Точно. Мангуст же меня еще и по шее ногтями полоснул.

Я рывком сел на кровати, больше напоминавшей фанерный ящик для продавленного пружинного матраса. Кровать недовольно скрипнула и угрожающе качнулась на тонких ножках немодного квадратного сечения. Как и вся мебель в данной комнате, она была сильно пожилой и явно не рассчитанной на нервные телодвижения полновесных экс-бойцов русского спецназа.

Шея… Так и есть — в бинтах. А нос? Сейчас морда должна быть как у поросенка, которому двинули кувалдой в пятак. Ломали не единожды, знаю. Ох, твою мать! Сходил, называется, подраться, деньжат подзаработать… Да на фоне этих разрушений Папины девятьсот баксов это даже не прожиточный минимум, а слезы крокодильи. Даже если он расщедрится и призовую штуку набросит… Хотя вряд ли — если исходить из правил, то ничья получилась, я небось еще раньше Мангуста отрубился. В общем, не заработок вчера получился, а сплошные убытки. За одни антибиотики сколько отдать придется — если, конечно, не подделку покупать, а нормальные лекарства брать в хорошей аптеке. Ну, дырки в ноге сам зашью, не впервой. Еще надо бы глянуть, что там Грогги с Мангустом нажевали. Помнится, с виду оно выглядело не особо аппетитно.

Я попытался пошевелить пальцами на покусанной ноге. Получилось. И то хлеб, значит, сухожилия не задеты. Да и не болит вроде… Может, какое обезболивающее ввели?

Папа перехватил мой вопросительный взгляд и криво усмехнулся полными губами. При этом трубка в уголке его рта качнулась, поставив в воздухе дымную галочку.

— А теперь снимай, — сказал Папа Джумбо.

— Что «снимай»? — не понял я. Из одежды на мне были только трусы-боксерки, в которых меня, наверно, и увезли с татами, не удосужившись одеть во что- нибудь более существенное.

— Бинты снимай, — уточнил Папа.

— Перевязка, что ли, будет? — не понял я, ища взглядом если не сестру милосердия, то хотя бы необходимый минимум медицинских принадлежностей. Но, кроме деревянного божка, убогой мебели и моего работодателя, в комнате больше ничего не наблюдалось.

— Не будет, — сказал мой немногословный работодатель. — Просто она тебе на фиг не нужна.

Насчет этого у меня имелись сильные сомнения. Я ясно помнил, как выглядела моя нога, надкушенная Грогги и практически доеденная Мангустом. И некоторый опыт локальных боевых действий подсказывал мне, что когда у тебя из стопы выглядывает кость, то быть ей упакованной в бинты еще как минимум с неделю. Может, я больше чем одну ночь провалялся без сознания? Да нет, вон отрывной календарь на стене, судя по которому все произошло вчера.

Перехватив мой взгляд, Папа развеял мои сомнения уже несколько раздраженным голосом:

— Вчера все было, вчера. На мою голову. Короче, двигай в ванную, снимай там бинты, потом иди сюда, говорить будем.

— А в бинтах нельзя? — на всякий случай поинтересовался я.

— Бессмысленно, — ответил Папа. — Не поверишь.

И снова вплотную занялся трубкой.

Курил он что-то такое, за что, наверно, простой укурыш продал бы душу не задумываясь. Пробовал я как-то — Папа по доброте душевной после одного боя угостил. От его «табачка» в отличие от водочной альтернативы, распространившейся за последние лет пятнадцать по всему бывшему СССР, ты временно не превращался в дебила, а скорее ощущал прямо противоположный эффект — голова становилась легкой, и мысли плавали в ней свободно, словно золотые рыбки в аквариуме. Причем мысли полезные, нужные и важные. Которые в обычном состоянии не приходят как ни тужься, разве только «задним умом» по прошествии времени. Когда они в принципе уже и на дух не нужны.

Конечно, Папин «табачок» в определенной мере штука полезная, однако во второй раз я бы его пробовать не стал. Любая химия рано или поздно на мозгах скажется, за время службы насмотрелся на всяких разных любителей отрешиться от мира сего. И даже если ты с той химии сегодня шибко умный, то рано или поздно настанет обратный эффект. Компенсаторный, так сказать. По мне, уж лучше сто граммов для настроения опрокинуть. Это по-нашему. Да и давно известно — что афророссиянину хорошо, то простороссиянину — лучше не надо.

В душной комнате последствия Папиного очищения мозгов сказывались особенно сильно — в голове звенело уже не на шутку. Потому я поспешил последовать совету мудрого работодателя и направился в коридор.

В коридоре обнаружился висящий на вбитых в стену крюках ржавый велосипед, несколько тазов разных размеров, одетых друг на друга по принципу матрешки, гора сильно ношенной обуви, соседствующая с кучей неопределяемого хлама, идентифицировать отдельные элементы которого в полутьме было сложновато. Хозяева явно экономили на электричестве — света одинокой, засиженный мухами лампочки под потолком хватало лишь для того, чтобы не свернуть себе голову в поисках рекомендованной ванной комнаты.

Дверей в коридоре было три, все крашенные когда- то желтой, потемневшей от времени и местами облупившейся краской. На одной из них была приклеена доисторическая пластмассовая табличка, изображающая писающего мальчика, что определяло находящееся за дверью помещение как санузел. Из-за второй раздавался здоровый храп, исполняемый дуэтом. Рассудив, что вряд ли найдутся охотники спать вдвоем в ванной, я открыл третью дверь — и не ошибся.

Щелчок выключателя, расположенного рядом с косяком, оживил лампочку, аналогичную коридорной как по мощности, так и по следам мушиного внимания. Джакузи с гидромассажем в данном помещении, естественно, отсутствовало. А присутствовали в нем лишь старая чугунная ванна с черными пятнами на месте отбитой эмали, треснувшая раковина в буро-коричневых разводах и большое зеркало, на удивление целое, но с толстым налетом застарелой грязи по краям и тусклым пятном посередине, худо-бедно отражающим окружающую действительность.

Честно говоря, я ожидал увидеть в зеркале все что угодно, но только не своё абсолютно целое лицо без малейших признаков новой травмы. На всякий случай я протер зеркало чьей-то несвежей рубашкой, валявшейся в ванне, после чего тщательно вымыл руки. Это несложное действие немного вернуло меня в реальность, но к разгадке не приблизило. Потому как если вчера вечером ты явственно ощутил удар по фейсу и хруст ломающейся спинки носа, то на следующее утро ты ну никак не можешь выглядеть выспавшимся, отдохнувшим и, ну разве что, основательно небритым.

— Мистика какая-то, — пробормотал я, в который раз уже ощупывая лицо. — Привиделось вчера всё, что ли? Или сегодня мерещится?

Нет, шрамы от старых травм были на месте. Честно говоря, рожа еще та. Некоторым девчонкам нравится, но большинство пугаются. Бледно-розовая полоса на левой щеке протянулась от края рта до уха — памятка от одного трёхнутого любителя ножей, нанюхавшегося дури и захватившего в заложники семью соседа. Ну и чуть выше звездообразный шрам на той же щеке — принятая мордой пуля снайпера, которая выбила три зуба и вылетела через раззявленный в крике рот — это я на захват вражьей силы в атаку шел. Полезно, знаете ли, иногда ходить в атаку, пугая врага утробным рёвом. Была б пасть закрыта, думаю, с нижней челюстью пришлось бы расстаться. Так что фотографироваться я предпочитаю в профиль.