Так что я, увы, не растаяла, хотя, наверное, была просто обязана это сделать после применения столь классической осады. Твердая скептическая льдинка внутри меня холодила как мозги, так и сердце, а временами мне становилось по-настоящему смешно. Слава богу, я вовсе не влюбилась в него, более того, и не собиралась этого делать. Хотя, не спорю, быть предметом столь безупречного обожания очень и очень приятно. Когда же до Вадима дошло, что стать его любовницей я не соглашусь ни в своем номере, ни тем более в его, ни даже на романтических развалинах пресловутой бани, он отступил от классического образца и придумал свой собственный, достаточно оригинальный вариант.

То был предпоследний день моего пребывания в пансионате, ибо путевку я смогла приобрести лишь на двухнедельный срок. Итак, двадцать седьмого июня мы пошли погулять и догулялись аж до лодочной станции, что была примерно в часе ходьбы от нашего пансионата вверх по реке.

— Хочешь, на лодке прокатимся? — предложил Вадим.

К тому времени мы уже прочно перешли на «ты».

Поскольку у нас были с собой бутерброды и фруктовая вода, проблема возвращения к ужину нас не волновала.

— С удовольствием, — откликнулась я. — А ты грести-то умеешь?

— Обижаешь, начальница. Я вообще все на свете умею. Ну, почти все.

Мы наняли у заросшего наждачной щетиной лодочника какую-то подозрительную двухвесельную скорлупку, и я по-королевски расположилась на корме. Вадим сел на весла и уверенно вывел лодку на середину реки.

— Пойдем вверх, — сказал он, энергично выгребая против течения. — А потом потихоньку спустимся обратно.

— Ладно, — согласилась я.

Мне было все равно, вверх ли, вниз ли по реке мы отправимся. Вода дышала прохладой, розовые предзакатные облака скользили по небу, и моя душевная умиротворенность достигла высшей степени. Я предалась какой-то ленивой медитации и полностью утратила ощущение времени.

Очнулась я от осторожного прикосновения. Опустив глаза, я с удивлением увидела, что Вадим, бросив весла, гладит мои ноги с явным намерением их поцеловать. Рубашка его была уже расстегнута.

— Ты что это? — пролепетала я.

Он поднял на меня лихорадочно заблестевшие глаза и умоляюще прошептал:

— Милочка…

Отпихивать его от себя значило рисковать опрокинуть ветхую посудину. Да и потом, зачем отпихивать-то? В конце концов, к этому все и шло, просто я бы лично не додумалась до такого варианта: заниматься любовью посреди реки. Хорошо еще, что уже почти стемнело. Мне стало интересно, во-первых, что он собой представляет как мужчина, и, во-вторых, как же мы тут разместимся и не опрокинем ли в самом деле эту лодчонку.

Между тем Вадим продвинулся уже значительно выше моих коленей. Я внезапно ощутила трепетный жар его дрожащих от возбуждения пальцев, он словно электрошоком передался мне, и какие бы то ни было соображения тут же вылетели из головы. Меня охватило такое же страстное нетерпение, которое пожирало Вадима. Я рванула завязки сарафана, сдернула его через голову и бросила на дно лодки…

Его руки, казалось, множились, как у какого-то индийского бога. Я ощущала их прикосновения, то ласковые, то властные, на бедрах, на груди, на животе… И вот наконец он прильнул горячими губами к моему лону. Я застонала от удовольствия и полностью отдалась его воле…

Лодка еще слабо раскачивалась; истошно вопя, кружили над потемневшей водой багряные в угасающих лучах солнца чайки; и голова моя сладко кружилась, словно уплывала куда-то вслед за облаками. Вадим, в изнеможении прильнув ко мне, тяжело дышал мне в шею, и побледневшее лицо его с закрытыми глазами выражало такое удовлетворение, что мне немедленно захотелось испытать все снова, с самого начала и до самого финала.

Вдруг что-то холодное коснулось моей спины и бедер. Я тихонько поерзала, раскачивая лодку, и подо мною раздалось подозрительное хлюпанье. Вывернув шею, я посмотрела вниз. Дно лодки было залито водой, и она быстро прибывала!

Лирическое настроение улетучилось так же быстро, как несколько ранее с меня слетел лифчик. Я оттолкнула Вадима и завопила во все горло:

— Вадик, мы тонем!

Скатившись с меня, он плюхнулся на дно лодки, подняв фонтан брызг, и только теперь до него дошло, что с посудиной что-то неладно.

— Мамочка! — вопила я, пытаясь поймать в воде, поднявшейся уже почти до самых бортов, наши вещи.

Что-то шелковое просочилось сквозь мои пальцы и светлым пятном заскользило вниз по течению. И вдруг дно лодки куда-то провалилось, и мы оба оказались по горло в воде.

Не помню, как мы выплыли.

Совершенно голые, дрожа и выбивая зубами кастаньетную дробь, мы сидели, скорчившись, в прибрежных кустах и с тоской провожали глазами уплывающие от нас бутерброды, мой сарафан и Вадимовы джинсы и рубашку. Из одежды на мне осталась только нитка жемчуга, а на Вадиме водонепроницаемые японские часы.

Положение наше было ужасно до абсурда.

* * *

— Слава богу, уже четверть шестого! — воскликнула Карина, и я, очнувшись, увидела, что за окнами светло. — Давай лопай быстрее, и побежали, метро сейчас откроется.

Проглотив по бутерброду, мы кое-как запудрили синяки под глазами, следствие бессонной ночи, выбежали из дома и помчались к станции метро «Новослободская».

«Скорее, скорее!» — шептала я про себя. Мне показалось, что поезд раз десять проехал по всему кольцу, пока наконец не достиг «Киевской». Лента эскалатора ползла медленно, словно гусеница, и, если бы у нас остались силы, мы, наверное, поскакали бы вверх, перепрыгивая через ступеньки.

Наконец мы оказались возле моего дома, вбежали в подъезд и первым делом проверили, отвечает ли домофон в моей квартире. Он молчал. Мы бросились к лифту.

Я никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Карина выругалась в полный голос, отобрала у меня ключи и отперла наконец дверь. Распахнув ее, мы вбежали в квартиру, и тут моя подруга, всплеснув руками, окаменела, словно Лотова жена, а я каким-то непонятным образом оказалась сидящей на полу, раскинув ноги, как кукла, и раззявив рот наподобие Щелкунчика.

Все в доме было перевернуто. Рукописи, книги, платья, блузки валялись по всей комнате; развороченная кровать являла собой зрелище жалкое и безобразное, словно в ней резвилось стадо обезьян… Поддерживая друг друга, мы добрели до кухни, переступая через раскиданную по коридору обувь и зимнюю одежду, и вот тут-то нас поджидал последний удар. На полу, усеянном кастрюльками, сковородками и битой посудой, ярко алели пятна крови и зловеще поблескивали черные осколки Вадимовых солнцезащитных очков.

Карина испустила полузадушенный вопль, а у меня перед глазами заплясали какие-то разноцветные молнии и ноги отвалились окончательно…

В итоге, как выяснилось, в обморок упала все-таки я.

* * *

Приведенная в чувство самоотверженными усилиями Карины, я, выставив перед собой руки, словно желая отгородиться от этого кошмара, еле нашла в себе силы пролепетать: