– Мы? Мы решать? Ты хочешь сказать, что мы с тобой вместе должны принять это дурацкое решение? Нет, не будет этого, Вадим! Не смогу я жить опозоренной! Отец не простит мне этого… Да я… Я вообще тогда жить не буду! Так и знай – я уйду из жизни, если ты со мной так поступишь! И это на твоей совести будет!

– Надя, ну что ты говоришь… Нельзя так, Надя… – испуганно повернулся он к ней.

Хотел сказать еще что-нибудь тихое да спокойно-достойное, доводы какие-то разумные привести, но не смог. Взглянув в залитые безумным страхом глаза, вдруг поверил – и правда жить не будет. Именно потому и не будет – перед отцом опозоренной. Просто принял это как факт, по сути своей для него совсем непонятный. И почувствовал даже в этот момент нечто такое… будто страх этот Надин и в него перебежал колючими мурашками, будто и в него проникла эта чужая деспотичная харизма…

Свадьбу играли в кафе, как и задумано было. Народу – сто человек, все начальство заводское. Все по сценарию. Стол богатый. Шампанское рекой. Ключи от новой квартиры на тарелочке. Тосты застольные, за молодых, за родителей… Надин папа и здесь все внимание к себе притянул. Хотя ничего особенного для этого и не делал. Сидел, помалкивал себе, улыбался гордо-снисходительно, охватывая застольную толпу общим взглядом, ни на одном лице не задерживаясь. И тем не менее лица эти только к нему все и были повернуты, как подсолнухи к солнышку. И на них, на дочь свою с зятем, так же поглядывал – вроде как одобрительно-снисходительно, а вроде как и равнодушно. Не поймешь. Хотя, надо сказать, они и впрямь смотрелись прекрасной парой – оба высокие, статные, крупные. Отборный такой человеческий материал…

Инга на свадьбу не приехала. Он хотел спросить про нее у Веры, да постеснялся. Или испугался, может. Потом только узнал, что история какая-то нехорошая у нее приключилась. Был в той истории и мальчик какой-то одноклассник, и любовь роковая школьная с разрывом трагическим, и опять же отец каким-то образом ко всему этому руку приложил… Нет, прямо ему никто об этой истории, конечно, не рассказывал. Так, уловил кое-что из телефонных разговоров, и то обрывками. А когда через год после свадьбы они в гости в Надин городок собрались, Инги уже и след простыл. В большой областной город уехала, в институт поступила. Потом замуж там выскочила, ребенка родила… Надя Инге никогда не звонила, только открытки к праздникам да к именинам посылала. Говорила – интересов общих у нее с сестренкой младшей нет. Большой разрыв в возрасте, мол. Хотя какой такой разрыв – пять лет? Но дела ее семейные с Верочкой по телефону обсуждала регулярно, и эмоции при этом у нее в голосе проскакивали очень даже горячие – чуть насмешливые, чуть снисходительные, а бывало, и злобные, будто не сестрой она Инге старшей была, а посторонней сплетницей. Из телефонных разговоров он понял, что жизнью семейной Ингиной сестры недовольны, что присутствует там муж «из простых», что является фактором хоть и не оскорбительным, но и не слишком радостным, конечно. А потом, со временем, еще одна тема для обсуждения в разговорах сестер появилась – Ингина больная свекровь. И что, мол, сама Инга в случившемся с ней и виновата – разъезжаться надо было вовремя. А позже из тех же телефонно-разговорных обрывков стало ясно, что дела у Инги совсем уж плохи, что пребывает она в жуткой депрессии после полного жизненного краха, то есть случившегося скоропалительного развода, и что, мол, опять же сама она глупой овцой оказалась, раз мужа около себя удержать не сумела, и всегда глупой была, странноватой и никчемной. Потому что нормальная женщина и с мужем разойтись умеет нормально, подарков в виде больных свекровок около себя не оставляя. И как дальше теперь Инга будет жить в сложившейся ситуации – непонятно… Полная безнадега у нее там, в общем…

А его после этого случайно подслушанного разговора будто черт в спину толкнул. Такие странные поступки на следующий же день совершать начал – сам себя не узнавал. Пошел к директору, выпросил себе командировку в тот город, где Инга живет. Благо было у них в том городе малюсенькое дочернее предприятие – якобы там проблемы какие-то приключились. Директор плечами пожал, но командировку ему подписал. Может, и оценил даже служебное рвение зама по экономике. К Наде в бухгалтерию он не зашел – духу не хватило. Сразу рванул на вокзал. Уже из поезда ей позвонил. Тоже пытался было про дочернее предприятие соврать, а потом замолчал – противно стало. Свернул быстренько разговор, прикрывшись причиной плохой сотовой связи…

Поезд прибыл в Ингин город к ночи уже. Поймав на вокзале частника, он назвал по памяти адрес – Ангарская, 26. Он его запомнил, не специально, конечно, просто в память врезался из официально-поздравительных Ингиных открыток.

И номер квартиры помнил – 82. Вот она, и дверь эта заветная…

Он тронул пальцем кнопку звонка, весь сжался внутренне от разлившейся в квартире его трели. Тут же услышал дробный перестук быстрых каблучков и отступил на шаг. И вот она перед ним – бледная, перепуганная, насквозь проплаканная, в драных голубых джинсиках и белой майке без рукавов – ручки худенькие, как две тростинки-плеточки…

– Вадим? Это вы? Откуда?! – спросила удивленно, моргнув серыми глазами в мокрых ресницах.

– Да, это я, Инга. Вот, в ваш город в командировку послали…

– А… Ну да… Заходите, конечно… Сейчас я ужин…

– Не надо ужина, Инга. Я не голоден, в поезде ужинал. Я поговорить с тобой хотел…

– А что такое, Вадим? Что-то с Надей, да?

– Нет. С Надей все в порядке. Это со мной… У тебя выпить есть? Волнуюсь я что-то.

– Да, была где-то бутылка коньяку…

– Давай…

Его и в самом деле подтрясывало периодически крупной нервной дрожью, и никак он не мог ее унять. Сел в кресло напротив Инги, открутил крышку с толстой приземистой бутылки, налил себе полный бокал пахучей спасительной жидкости. И Инге налил тоже. Она взяла в тонкие пальцы бокал, глянула Вадиму в лицо отрешенно, потом произнесла тихо, будто пожаловалась:

– А от меня, Вадим, муж ушел… Оставил вот с больной свекровью и ушел… Я так растерялась – не знаю теперь, как и жить мне. Страх такой напал… А вдруг не справлюсь? Мне ведь еще дочку растить надо…

– А где дочка?

– А она сейчас на гастролях. Я ее в детскую студию при нашем театре оперы и балета вожу. Ее там хвалят. Говорят – талантливая… Уже и во взрослый спектакль на детскую роль ввели. Обряжают в маленького Гвидона в «Сказке о царе Салтане» – забавно так… Анютка уехала, а я тут со Светланой Ивановной… Одна воюю… Она сейчас спит, вон в той комнате… Так плохо мне сейчас! Никогда так плохо не было…

– Я знаю, Инга. Знаю, что плохо. Я вообще про тебя все знаю. Вернее, чувствую. Потому и приехал. И ни в какую не командировку вовсе.

Я к тебе приехал, Инга. Я, наверное, люблю тебя… Хотя почему – наверное… Только ты не удивляйся, пожалуйста! Ты, может, не заметила, но это тогда еще произошло, когда я тебя на террасе в кресле увидел… Я и не думал, что так бывает!

Он выпил коньяк торопливыми глотками, снова налил, снова выпил. Она смотрела на него во все глаза, хмурила лоб напряженно, будто пытаясь понять, что он говорит ей такое. Потом потрясла головой, тоже выпила до дна, снова уставилась на него непонимающе. А он все говорил. Видел, что она его не слышит, не понимает, и все равно говорил, и остановиться никак не мог! Потом отодвинул сильной рукой журнальный столик, упал перед ней на колени, зарылся лицом в рваные лохмотья голубых джинсиков. Сердце бухало в груди, как у мальчишки юного. Со стороны посмотреть – смешно, наверное. Серьезный мужик, в костюме с галстуком, большой, неуклюжий, с сединой в волосах… А потом все понеслось так быстро и отчаянно, будто колесо какое закрутилось. Инга выгнулась у него в руках, всхлипнула горестно, обхватила его голову тонкими ручками, затряслась в рыдании. Потом встала, подала ему руку, за собой повела. В спальню. И отдавалась, как сумасшедшая. Как в последний раз в жизни. Он помнил – ему даже страшно было. Все несло и несло их куда-то, остановиться было невозможно, и все было им мало… Будто они пытались выбросить из с себя что-то, каждый – свое, наболевшее.