– Ночью? – в ужасе спросила тетка.

Еще девяти не было; с теткиной точки зрения – глубокая ночь.

– Я ненадолго. Чтобы заснуть.

Это ей как раз понятно. Она сама мучается бессонницей.

– И зайди к ним. Как бы попроси соли. Может, им станет стыдно, наконец? – говорит она мне вслед.

* * *

Я думаю, если мне завязать глаза и несколько раз повернуть, взяв за плечи, как поворачивают человека, играющего в жмурки, то я все равно безошибочно определю, в какой стороне море…

Листья акации над головой мелко тряслись сами по себе. На канализационном люке сидела, посверкивая глазами, кошка.

И вновь это ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок.

Я обернулся – никого.

Зато увидел вывеску, она горела малиновым светом, тень дерева рассекала ее надвое.

Сонная аптекарша за прилавком читала «Роман-газету».

Днем, когда у прилавка толпился народ, я не решался. Неловко.

Сейчас, оказывается, тоже неловко. Я прокашлялся:

– Мне это… Ну, изделие. Номер…

Я понял, что забыл номер.

– Презервативы ему нужны, – сказал кто-то звонким голосом.

Я покраснел и кивнул. Девушка стояла рядом, кофточка с золотой нитью облегает грудь, юбка туго натянута на ягодицах.

– Четыре копейки в кассу. – Аптекарша стала выбираться из-за прилавка.

– Мне много надо, – прошептал я.

– Сколько?

– Ну… пять.

Это много? Или нормально? Что они подумают? Заподозрят неладное?

– Двадцать копеек в кассу, – флегматично сказала аптекарша.

* * *

– Меня зовут Лиля, – сказала она.

Под фонарем листва казалась жестяной, в конусе света клубилась мошкара. Воздух был жарким и тяжелым, мне казалось, я плыву, раздвигая его плечами.

– Алик, – хрипло сказал я.

– У вас есть девушка, Алик?

– Нет… я недавно приехал… я…

– Зачем же тебе презервативы, Алик?

Я шепотом сказал:

– На всякий случай.

Лиля. Влажное имя. Как волна.

Она нагнулась, поправляя ремешок босоножки, подол ее юбки при этом слегка задрался. Я отвел глаза.

– И не было девушки? Совсем-совсем?

– Нет, почему. Была. Три года назад. Еще на первом курсе.

– Так давно? – удивилась она. – Почему?

Потому что там, где я провел полгода, кормят бромом. И еще много чем.

Этого я ей не сказал.

Она придвинулась ко мне ближе. Я чувствовал жар, исходящий от нее даже сквозь одежду – ее и мою.

– Пойдем, студентик, – прошептала она мне на ухо, – пойдем вон туда, я тебе кое-что покажу…

– А что там?

– Беседка. Ну, такая, знаешь, беседка. У тебя ведь есть все, что нужно, да? Ну так пошли…

Она нарочно оказалась в той аптеке? За мной следят? Может, их там целая банда? Вот так ловят на живца, уводят в укромное место, а потом… Я же ее совсем не знаю…

– Ну? – она нетерпеливо пританцовывала на ходу. Рука у нее была горячая и влажная.

– Лиля! – раздалось из темноты. – Лилька!

Они со смехом вынырнули из боковой аллеи, несколько парней, девушки, светлые платья и рубахи светились в темноте.

– Ой! – обрадовалась она. – Это Жорик. Вот здорово! А вы куда?

– На Морвокзал, – сказал солидный Жорик. – Там у них бармен новый. Идешь? И этот с тобой?

– Это… как тебя зовут? – обернулась она ко мне.

Она уже забыла.

– Альберт, – сказал я.

– А это Алик. Точно. Пошли с нами, Алик?

– Нет, – сказал я сухо, – извините, нет.

– Ему домой надо. В кроватку. Да, Алик?

Я молчал.

– Да ты не грусти. Увидимся.

Она легко чмокнула меня в щеку, обдав запахом сладких духов. Я смотрел, как они, смеясь, уходят в темноту, по перечеркивающим дорожку полосатым теням… Я ненавидел себя. Пять, – думал я. – Пять километров. Без всяких скидок. Вот тебе, вот тебе, вот тебе…

* * *

Он пришел в четверг, под конец дня. Наверное, заехал с работы, под мышкой у него был портфель без ручки. Еще у него были носки в полосочку и дырчатые сандалеты. Брюки чуть коротковаты, словно он из них вырос.

Он торопливо поздоровался. Не потому, что был невежливым, просто спешил: через полчаса мы закрывались, и уборщица тетя Зина уже начала возить шваброй по линолеуму. И попросил… «Страдания юного Вертера».

Может быть, думал, что связник ему что-то там оставил?

Но когда я вынес синий томик, не столько затрепанный, сколько полинявший от времени, он разочарованно сказал:

– А другого издания у вас нету?

– С картинками, что ли? – не удержался я.

– Нет, просто другого… год, издательство…

– У нас и этого-то никто не берет, – сказал я честно. – Зачем нам два Вертера?

– Ну да, у вас, наверное, все больше фантастику просят.

Мы подписались на такую красно-белую серию, где печатали наших и не наших фантастов, и два тома – Саймака и Стругацких – у нас уже заиграли.

– Да, – сказал я. – Классику сейчас вообще мало кто берет. Только ученики и учителя.

Обычно я не слишком-то стремлюсь разговаривать с посетителями, но тут мне стало интересно. Зачем это он им понадобился? И что они такое делают в своем КБ, что он брюки себе новые не может купить, а продает шпионам государственные тайны?

– Вот вы вообще что кончали? – спросил он строго. – Библиотечный техникум?

– Три курса истфака, – сказал я.

– Ну, тогда вы должны понимать. Будущее – это то, чего нет. Вообще нет. Понимаете? Какое придумаете, такое и будет. Их тысячи, миллионы, этих будущих. А прошлое – одно-единственное. Оно требует к себе уважения.

– Поэтому вы и предпочитаете классику?

– Да. Возможно.

– Книги врут, – сказал я неожиданно для себя. – Даже хроники. Летописи. Написал что-то один-единственный человек, а мы ему верим. А может, он это по заданию партии и правительства писал?

– Или сам добросовестно заблуждался, да? – улыбнулся он. Зубы у него были слишком белые и ровные – наверняка искусственные.

Мне нужна хотя бы пара недель. А там пусть делают, что хотят.

– Вы правы, – сказал он задумчиво. – Это действительно нельзя проверить. Но ведь не в этом дело! Для нескольких поколений то, что написал хронист, и есть самая настоящая правда. Возьмем, например, «Слово о полку Игореве»…