– Стоп, стоп! – окоротил меня внутренний голос. – Какой еще прекрасный принц? Мы вроде уже порадовались тому, что тебе не восемнадцать?

– К счастью, да, – повторила я.

В восемнадцать лет в ситуации с Андреем и его пассией я бы не закрыла тихонько дверь и не пошла бы как ни в чем не бывало пить шампанское с гостями праздника. Я бы ворвалась в тот кабинет, как самум, и надавала неверному любовнику пощечин, а его подруге, не окажись она более сильной и ловкой, располосовала щеки ногтями! А если бы мне не дали продемонстрировать свою натуру столь экспрессивно и ярко, я бы показательно хлопнулась в обморок, вынуждая негодяя проявлять человеколюбие, противное его гнусной сущности! О, в восемнадцать лет я сочиняла гораздо более драматические сценарии, нежели теперь!

Теперь я просто отпускаю мужчину, не оценившего по достоинству то сокровище, которое досталось ему в моем лице и теле. Хотя за тело Андрей, вероятно, еще поборется, от этого приза он так просто отказаться не сможет…

Да, что ни говори, у закаленной и опытной бальзаковской женщины есть масса приемуществ перед чувствительной и ранимой тургеневской барышней!

Я потянулась, встала, подошла к зеркалу и чокнулась со своим отражением золотым кубком.

– Ваше здоровье! – иронично произнес приятный мужской голос.

Я повернула голову.

В дверях, которые торопыга Санчо не потрудился плотно закрыть, стоял невысокий коренастый молодой человек в потертых джинсах и спортивной куртке. Лицо у него было как у сказочного работника Балды: широкое, открытое и насмешливое – идеальное для практики кулачного боя.

– Вы к кому, сударь? – холодно спросила я.

Низкорослые курносые блондины квадратного телосложения – не мой тип мужчины.

– К вам, Анна Ивановна, к вам! – уверенно ответил Балда и без приглашения внедрился в мой кабинет.

Гостевой диван скрипнул, возражая против такой наглости, но его протест не был услышан. Незваный гость правой ручкой похлопал по дивану, приглашая меня присесть, а левой вытянул из кармана удостоверение:

– Лейтенант милиции Петров, УВД Центрального округа! Семен Аркадьевич очень просил меня зайти к вам и поделиться оперативной информацией.

Под мышкой у лейтенанта была плешивая папка из кожзаменителя. Открыв ее, он продемонстрировал исписанный от руки лист бумаги и прокомментировал:

– Это заявление гражданки Тарасовой Тамары Николаевны об исчезновении ее дочери, тоже гражданки Тарасовой, только Марины Ивановны. Данное заявление было принято вчера вечером, и к настоящему времени по нему уже получена кое-какая информация, а именно, нам известно следующее…

Говорил лейтенант скучно, монотонно, как деревенский дьячок, однако меня сказанное им весьма заинтересовало. Я послушно присела на диван и внимательно выслушала милицейский доклад.

Из него следовало, что Марина Тарасова вышла из общежития педагогического института в пятницу вечером, около семи часов. Точное время тетка-вахтерша не запомнила, потому что по долгу службы обязана следить только за входящими. А на выходящих она обращает внимание по личной инициативе и лишь в особых случаях. К счастью, тем вечером Марина Тарасова как раз и была особым случаем, ибо до сих пор вахтерше никогда не доводилось видеть эту скромную девушку в вызывающе дорогой обуви на шестидюймовых каблуках.

Зрелище было необычное, и любопытная вахтерша насладилась им сполна, привстав со стула и проводив грациозно покачивающуюся на шпильках Марину долгим взглядом до самого выхода. Широко распахнувшаяся дверь позволила вахтерше увидеть у крыльца грузную мужскую фигуру в черном и машину такси с логотипом в виде старинной кареты.

В службе такси «Дилижанс» достаточно быстро нашли машину, которая приняла крупного мужчину в черном пальто на улице, потом заехала за второй пассажиркой к общежитию педагогического института и затем без остановок доставила пару в аэропорт. Водитель точно помнил, что высадил пассажиров у здания аэровокзала международного сообщения.

На внешних авиалиниях в пятницу вечером по расписанию было всего три полета: Дубай, Ницца и Стамбул. Ни на одном из этих рейсов грузного мужчину в неприметном черном работники аэропорта не запомнили, а вот тщеславную дурочку, которая отправилась в дальнюю дорогу в модельных туфлях на запредельно высоких каблуках, заметили чуть ли не все сотрудницы женского пола.

Дурочка улетела в Ниццу.

– Та-ак! – протянула я.

Уже на этой стадии лично для меня кое-что прояснилось. Стало понятно, почему Семен Аркадьевич адресовал свою добрую подругу Тамару именно ко мне!

Вот уже несколько лет подряд в самом начале марта я на неделю-другую улетаю в Ниццу, спасаясь от сезонной депрессии.

Должна признаться, что я с трудом переношу продолжительную холодную зиму. Даже чистейший и свежайший белый снег радует меня всего лишь от тридцати минут до пары часов – в зависимости от того, радуюсь ли я ему на открытом воздухе или же в хорошо отапливаемом помещении. А когда снег лежит долго и превращается в ноздреватую серую массу, образующую неуютные бугристые бортики вдоль скользких тропинок… Когда подтаивающие сугробы сочатся ледяной водой, проникающей в самые крепкие сапоги и ботинки… Когда с крыш и карнизов к моей непокрытой голове тянутся опасно острые и тяжелые сосульки… Когда день так короток, что поутру я всерьез задумываюсь – а есть ли вообще смысл вылезать из постели? Когда небо то черное, то серое, а голубизны нет и в помине… Когда фрукты и ягоды сплошь безвкусные, тепличные, а цветы можно найти только в магазине или на кладбище, каковое место вполне соответствует моему февральскому настроению… Тогда я хандрю, мрачнею, теряю волю к победе и каждую ночь заново ищу смысл жизни, вполне очевидный мне в теплое время года. На исходе зимы я делаюсь такой раздражительной и нервной, что хотя бы из соображений гуманного отношения к ближним должна лишать этих самых ближних сомнительных радостей общения со мной!

Приблизить конец зимы в родных краях не в моих силах, но зато мне вполне по средствам улететь навстречу весне. И я не проявляю оригинальности, традиционно выбирая для своей сезонной миграции Французскую Ривьеру.

Это не так далеко, как экзотические острова, и не так дорого, как отдых в Сочи, поэтому уже в середине зимы, обессиленная депрессией и авитаминозом, я водружаю на свой рабочий стол запылившийся плакатик с лозунгом собственного сочинения: «Ницца! Нельзя не соблазниться!» – и начинаю готовиться к приятному путешествию.

Ах, Ницца! Там тепло и солнечно даже в феврале, а в самом начале марта на изумрудных газонах во множестве пестрят цветы. По набережной трусцой бегают сосредоточенные курортники в спортивных костюмах и гоняют на роликах улыбчивые мужчины в деловых костюмах, с портфелями и мобильными телефонами в руках. На песчаных пляжах в Каннах и галечном берегу в Ницце уже загорают нетерпеливые приезжие из северных стран. Морская гладь похожа на изящную чеканку по светлому серебру, берег в туманной дымке имеет отчетливо голубой цвет, и роскошные пальмы всем своим видом утверждают, что зимняя депрессия здесь попросту невозможна.