Саша поспешно выскочила из-под козырька подъезда и резко остановилась, чтобы не столкнуться с мамой, которая уже оставила свою жертву и с топотом устремилась к дому, поводя головой и громко бормоча: «Может, у подъезда». За пару шагов до Саши она тормознула, раскинув руки, похлопала ресницами и взвизгнула:

– Саша!

Она принялась мять и обцеловывать дочь поверх шарфа и шапки. Саша почти с ужасом заметила, что маму бьет крупная дрожь, а из глаз просто льются слезы.

– Мам, ты что, ну хорошо все, ну не плачь, а то я тоже зареву, – бормотала Саша, хотя на самом деле уже ревела, а мама звучно чмокала ее и тискала, время от времени отстраняя, чтобы рассмотреть, неразборчиво промычать: «Красивая какая!.. Приехала, умничка!.. Не предупредила, балда, у нас же и угостить нечем!..» – и целовать дальше.

В себя мама пришла только дома, как только решила, что ребенок голоден, а кормить нечем, и суматошно убежала на кухню, – но и оттуда продолжала выкрикивать экспрессивные лозунги под грохот, стук ножа и шипение масла, а каждые полторы минуты и выскакивала чертиком, чтобы умильно рассмотреть дочь или обнять ее, чудом не цепляя ножом либо лопаткой для перемешивания. Саша хихикала и терпела, отвечая невпопад. Мама все равно поймет и запомнит как надо – она не папа, – а потом еще, как в школе, повторит пройденный урок, перечислив все, что услышала, в логическом и хронологическом порядке, а Саше останется кивать и поддакивать или резко протестовать, чтобы мама не утвердилась в длинной, сложной, логически безупречной и совершенно неправильной версии, вывязанной из слов собеседника, его умолчаний, реакций и собственных додумываний. Саша к этому давно привыкла, не так давно перестала беситься, а за последние месяцы даже соскучилась.

Ничего не изменилось. Дома было пронзительно чисто и очень жарко, зато пахло не улицей, а ванилью и мятой.

Мама усадила Сашу за стол, набуровила с горкой миску щей («Ешь-ешь, раз замерзла», «Да не замерзла я, просто нос прикрывала, чтобы свалку вашу не нюхать», «Маме соврала – все теперь, ешь»), выложила на блюдце стопку шипящих еще гренок, села напротив, навалившись грудью на сложенные руки, так, что стол привычно скрипнул, и очень ловко – как только она умеет, ей бы summary для научных сборников писать, – пересказала ее, Саши, жизнь в последние месяцы. Саша поперхнулась только на тезисе про личную жизнь, но не успела ни выпалить опровержение, ни просто прокашляться. Мама с улыбочкой продолжила без паузы:

– Никто никого не послал, с Гошей у вас все сложно, но учеба сложней, а вот Максим забыт, я поняла. Ты девушка серьезная, поэтому с матстатом разобралась и все хвосты закрыла. Других почти и нет. Верю-верю, ешь давай. Так что стипендия будет, и вообще денег хватает, за квартиру с Ксюшкой платите вовремя, питаешься в столовой, в кафе с подружками ходите, и я тебе завтра на карточку чуть подкину, ешь-ешь, а что папа подкидывает, меня не касается, это ваши с папой дела.

– А папа-то когда придет? – спохватилась Саша, отдуваясь. С нее текло, хотя и кофту, и свитшот она сняла сразу.

Мама очень уверенно рассказала, что у папы очередной аврал, так что он всю неделю приходит в ночи. Саша этим вполне удовлетворилась, но черт ее дернул предложить позвонить: узнает, что дочь нагрянула, и сумеет прийти пораньше. Мама, кивнув, взяла телефон и на миг зависла, глядя в экран. Саша поняла, что дело не в одном аврале, и поспешила сменить тему. Не самым удачным способом. Бабу вспомнила.

Мама расплакалась, стала рассказывать, как все было неожиданно, как жаль, что Саша сама приехать не смогла, и как мама простить себе не может – не увидела и не поняла, что бабушка готовится помирать. Никому не сказала, ни мне, ни папе, и делать ничего не стала, даже пытаться.

Саша, держась из последних сил, сказала, что, может, и правильно баба сделала. Может, и правильно, согласилась мама, скривившись, но вот здесь – она постучала кулаком – жжет и болит. Вылечиться, говорят, шансов уже и не было, только мучилась бы. Но сказать друг другу столько не успели.

– И так же знаем, – пробормотала Саша.

– Когда знаем, когда нет, а сказать лишним не бывает, – ответила мама решительным тоном, не совпадавшим с ее заплаканным лицом. – Особенно когда долго рядом друг с другом… Ой, забыла. Сейчас.

Она вышла из кухни и почти сразу вернулась с красной коробочкой, которую сунула Саше.

– Вот, от бабушки.

Саша открыла коробочку и заревела.

– Мне лет пять было – я их нашла и надеть хотела, а уши не проколоты, ходила полдня, вот так у мочек держала. Баба сказала: проколешь – подарю. Помнишь, я тебя потом месяц доставала – пошли прокалывать?

– Ну, теперь, может, проколешь. Или как хочешь, сама смотри – можно в кулончик переделать.

– В два, один запасной. Видишь – не забыла, а ты говоришь, слова. Такое вот, это же всех слов важнее.

– Слова, Саша, тоже важны, тем более – я не договорила, – когда столько лет рядом. Это когда молодой, признаёшься в любви и прочем легко и просто, а когда пожил, и рядом с кем-то много лет, кажется, что глупо ему рассказывать: я же потому с тобой живу или общаюсь, что люблю-люблю и все такое, чего болтать. И слова истертые, и звучат не по правде. Но если по правде – говорить надо. Мы ж люди, Саш, мы от животных этим отличаемся.

– А-а. Я-то все понять не могла чем, а вот оно, оказывается, – отметила Саша, отсмаркиваясь.

Мама не смутилась и не возмутилась, конечно.

– Стало быть, не зря приехала – важную вещь поняла. А вот и папа.

Саша, подумав, выскочила в прихожую первой – мама не только пропустила ее, но и задержалась на кухне: еле слышно зашумел кран, и вода плескала.

Папа уже вошел и снимал ботинки. На Сашу он не обратил внимания. Даже головы не поднял. Саше это не понравилось. Неправильно это – не обращать внимания на того, кто тебя встречает, особенно если заходишь с вонючего холода в тепло, пропахшее щами и гренками так, что хоть ложкой цепляй и ешь.

Саша выразительно кашлянула. Папа не спеша поднял голову и застыл. Глаза у него дернулись и за миг поменялись так, что страшно – чуть ли не в форме и цвете. Саша хотела что-нибудь сказать, но папа шагнул к ней, сгреб в объятие, чуть сгорбившись, прижался виском к виску и замер не дыша. Саша покосилась на маму – та стояла поодаль, кивая и вытирая слезы, – и обняла папу в ответ. Плечи и спина у папы под пальто были как из гипса. Пахло от него немножко одеколоном и очень заметно – усталым несвежим мужиком, шедшим через свалку. Здесь, наверное, ото всех примерно так пахло.

– Пап, я вот приехала, – пробормотала Саша, сообразив, что он может простоять так всю ночь – или до обморока, потому что по-прежнему не дышит.

– Санька, балда, – сказал папа тихо.

– Пап, ты голодный, наверное. Пошли, там мама столько всего приготовила.

Папа кивнул, отстранился, снял пальто, аккуратно повесил его в шкаф и ушел в ванную.