— Рано или поздно это произойдет, генерал. Как только мы расставим башни напротив их ворот, в городе начнется голод.

— Ни одной армии еще не удавалось взять этих стен.

— Ни одна армия не была ведома Божьей дланью!

— Тогда нам следует смиренно принимать все, что он нам посылает. — Свет лампы отражался от носа евнуха, и поэтому было почти невозможно принимать его слова всерьез. — Пока что он ниспослал нам лишь голод и чуму.

Боэмунд пожал плечами.

— Посмотри на это иначе. Какую славу могли бы снискать сытые ратники, воюющие с армией женщин? Чем мы могли бы гордиться, ведь мы себя подобно грекам?

— Тем, что спасли бы свои жизни, а не растратили бы их попусту.

— И лишились бы при этом империи? Если бы греки обладали силой, достаточной для того, чтобы отвоевать свои владения, если бы их правитель решился возглавить свое воинство, не боясь попасть в плен, я бы не замедлил воздать им должное!

Долгие годы, проведенные Татикием во дворце, научили его невозмутимости. Мало того, мне показалось, что на губах его промелькнула улыбка.

— По твоим словам, византийцы настолько слабы, что вряд ли справились бы и с детьми. Несомненно, твой отец произнес то же самое двадцать лет назад, умирая от кровавого поноса на Кефалонии, когда мы разбили его флот и потопили войско в море! [5]

Боэмунд застыл на месте, являя резкий контраст своей обычной беспокойной живости. Бело-красные пятна на его лице запылали еще ярче, подобно раскаленному металлу, а пальцы вцепились в рукоять меча.

— Евнух, на твоем месте я бы держал язык за зубами, поскольку сейчас ты находишься вдали от дома и моих воинов здесь вдесятеро больше, чем твоих. Мой отец стоил целого легиона греков! Если бы вы действительно воевали, а не подкупали и ублажали его союзников, он перешел бы Адриатику по вашим трупам!

— Ну разумеется, — ответил Татикий. — В любом случае история не должна мешать нашим союзническим отношениям. — Он ударил в ладоши, и из-за занавеси тут же появился слуга. — Может быть, господин Боэмунд желает вина?

— Нет.

— Как скажешь. Тогда ответь, что заставило тебя прийти в мой шатер без приглашения?

К Боэмунду вернулась его всегдашняя уверенность. Он уставился на Татикия прищуренными глазами.

— Ты слишком много себе позволяешь. С тобою, евнух, нам говорить не о чем, но я хотел бы побеседовать с твоим слугой.

Татикий с изумлением взглянул на слугу, который ждал приказа, стоя в углу. Заметив это, Боэмунд рассмеялся:

— Я имел в виду твоего писца, Деметрия Аскиата. И говорить с ним я буду наедине.

Снаружи было куда холоднее, чем в шатре. Впрочем, я быстро согрелся, ибо думал лишь о том, как бы не отстать от длинноногого предводителя норманнов. Судя по всему, Боэмунд не боялся никого и ничего. Франки, как правило, не отваживались появляться в нашем лагере без многочисленной охраны, ибо привыкли видеть в нас трусливых предателей, он же явился сюда один, в наброшенной на тунику с короткими рукавами кольчуге. Мое дыхание превращалось в облачка пара, пока мы шли между рядами палаток в направлении северных отрогов горы. Слева доносились навевавшие печаль звуки лиры.

Чем выше мы поднимались, тем реже стояли палатки и тем плотнее становилась почва у нас под ногами. Миновав последнюю заставу, мы взобрались на небольшую скалу. Посмотрев вниз, я увидел костры нашего лагеря, образовавшие огромную мерцающую дугу, параллельно которой шла линия факелов сторожевых башен. Из-за облаков выглянула луна и осветила лежащий между горой и огненной дугой город. Я уселся на холодный камень рядом с Боэмундом. Какое-то время мы молча созерцали открывшуюся нашим взорам картину.

— Отсюда все кажется таким благополучным, — нарушил молчание Боэмунд.

— Воистину так, мой господин.

Он посмотрел на меня.

— Деметрий, я буду с тобой откровенным. Армия на грани полного развала. Возможно, твой командующий прав в том, что нам не следовало испытывать Божьего долготерпения.

— Пути Господни неисповедимы, мой господин. Боэмунд оставил мои слова без внимания.

— Турки здесь совершенно ни при чем. Нас лишают сил постоянные раздоры. Провансальцы против норманнов, германцы против фламандцев и — признаюсь — норманны против греков, чему в немалой степени способствуют прежние взаимные обиды.

Удивившись тому, что он решил привести меня в столь отдаленное место для того, чтобы пожаловаться на союзников, я пробормотал что-то маловразумительное о нашем единстве в Церкви, то есть в Теле Христовом. Но Боэмунд опять проигнорировал меня.

— Разве мы можем воевать как единое целое, если мы разбились на мелкие союзы? Совет не способен руководить военными действиями. Отправляясь на войну, мой отец не пытался торговаться со своими вассалами — он отдавал им приказы! — Подперев подбородок рукой, он вновь посмотрел вниз. — Мне передали, что ты нашел тело моего вассала, Дрого из Мельфи.

Внутри у меня все похолодело, и Боэмунд, видимо, почувствовал это. Он успокаивающе коснулся моей руки.

— Кое-кто наверняка начнет распускать по этому поводу слухи, но я нисколько не сомневаюсь, что ты нашел его тело волею обстоятельств.

— Его слуга молил о помощи. Так уж вышло, что я был поблизости.

Боэмунд распрямил спину.

— В этом мире нет ничего случайного. Стало быть, мальчишка должен был найти не кого-то другого, но именно тебя. Скажи, что ты думаешь о смерти Дрого?

Смущенный неожиданной переменой разговора, я никак не мог подобрать нужных слов.

— Трагическая утрата, мой господин. Представляю, как будут скорбеть о нем его товарищи.

— Все это верно, но я имел в виду нечто иное. Как он был убит?

— Ему разрубили горло. Судя по глубине раны, удар был нанесен мечом.

— Да, мне так и доложили. Как ты полагаешь, это турецкий клинок?

Помедлив, я ответил:

— Не могу сказать.

— Зато другие смогут. Если воина убивают в битве, соратники воздают ему почести. Если же он, будучи безоружным, погибает вдали от врагов, его товарищи подозревают предательство — и жаждут отмщения. Уже появились слухи о том, что это сделал то ли провансалец, то ли ревнивый соперник, то ли кредитор, то ли… грек.

Я молча слушал его.

— Если подобные слухи не утихнут, кто-нибудь из моих воинов постарается найти виновных среди тех, кого обвиняют.