– О боже мой! – восклицает Джерри, возбужденно привскакивая. – Ро, ты уже прочла «Блондинок в черном»? Томми, сладенький, кинь мне мою сумку рядом с твоим стулом. – Роется, извлекает затасканную книжку в мягкой обложке, где изображен ряд не отличимых друг от дружки манекенщиц в больших солнечных очках, выстроившихся для полицейского опознания. Она листает страницы. – Слушай. – Читает: – «Симбелин танцует. Жарко. Огни вспыхивают, вращаются, стробируют. Вздымается толпа. Жгут краски. Она танцует. На безупречном лбу ее сверкают брильянты пота. Многочисленные крохотные бусинки. Музыка рябит, как радуга, над ее мозгом. Она не танцует, танцуют ее. Она сбрасывает кожу. Та маленькая девочка по имени Бобби Джейн, некогда позировавшая на тракторе (тот был красный) в таком месте, что отсюда слишком далеко, оно, может, и не существует вовсе, – мусор под ее туфлями-лодочками седьмого размера. Локти и тела толкаются и трутся, но она не признаёт больше ничьего присутствия. Сегодня вечером звезда – она. Пушка фотографа взрывается у нее перед носом, и она попалась с разлетающимися волосами, руки чувственно взметнулись над головой, ее подтянутое аэробизированное «я» совершенно отдалось ритму жизни, о которой она мечтала. Она обнажает безупречные зубы. Губы ее полны. Она в экстазе.

Когда она и Джонни Сент-Джон возвращаются к своему столику, Безик отбрасывает волосы и тычет острым серебряным ногтем.

– Что это у тебя на платье?

Симбелин трогает пятно пальцем. Оно влажное.

– Ой, – говорит она.

Это была «сгущенка».

Джерри закрывает книжку с понимающей ухмылкой.

– Здорово, а? Про Нью-Йорк. Знаешь, про тамошнюю тусовку.

– Как она это пишет? – спрашивает ее муж.

– Что пишет?

– Спущенку.

– Не знаю. Господи ты боже мой. – Она опять листает книжку. – Вот, – говорит она. – Сгу-щен-ка.

– Так зачем нам хоть как-то доверять автору, который очевидно ни хера не смыслит в том, о чем пишет?

– Томми не читает, – поясняет Джерри.

– Я смотрю, – говорит он и, не успевают его остановить, пускается в один из своих нескончаемых конспектов кинофильмов, на сей раз – недавнего кабельного произведения неведомого урожая, это нечто отчасти неизвестное, отчасти странноватое, что, по сути, и есть ключевые определяющие характеристики любимого кино Томми. Названия он тоже не знает, потому что пропустил начальные титры и первые десять минут ввиду «рассуждений», которыми занимались они с Джерри относительно того, в какой оттенок красить свободную спальню (будет ли там приемный младенец или нет?), но поскольку киношку эту, вероятно, покажут еще раз десять-двадцать до конца месяца, он им звякнет. В общем, Шон Пенн – такой накачанный подонок, никуда не едет в никчемном городишке нигде, пока однажды не находит своего давно потерявшегося папашу, Кристофера Уокена, который играет даже зловещее обычного, это такой клевый криминальный тип, на кого в самом деле можно равняться, потому что что ж еще ему остается делать с образованием восемь классов и походкой, как будто у него запор, да и эти нелепые бицепсы выпирают из футболки, словно воскресные окорока? Только он не понимает всей глубины зла, что засело в папочке, он не знает, что мы делаем, а это…[14]

Тело Джерри на миг беспомощно содрогается, стул гремит. Вбок откатывается стеклянная дверь.

– Ох, Уайли, – ахает она, рука верхом на галопирующем сердце. – Ты меня испугал.

На террасу выходит Уайли, на нем – популярный послерабочий вид, который громко объявляет: даже не спрашивайте.

– Приветствую, люди. – Он нагибается поцеловать жену в блестящий лоб.

– Ой-ой, – замечает Ро. – Похоже, у кого-то был скверный день.

– Убийственный, – отвечает Уайли.

– Я разглядела только, что сразу за дверью стоит эта кошмарная фигура, – объясняет Джерри. Она подскакивает размазанно отпечатать свои губы на зернистой щеке Уайли.

Томми, еще не вполне в целости и сохранности вернувшись к некинематографической действительности, машет открытой ладонью.

Уайли опирается на стекло, руки шарят в карманах, проказливое лицо милостиво сияет всем. Ро видит, что он старается изо всех сил.

– Так, – спрашивает он, – что я пропустил?

– Всего лишь навсего – всё, – отвечает Джерри.

– Отменную кухню, – говорит Томми.

– Остроумный ответ, – добавляет Джерри.

– У меня ноги отваливаются, так натанцевалась, – говорит Ро.

– Ну. – Он внимательно оглядывает их озаренные лица. – Наверно, мне нужно выпить. – Он ускользает обратно в кухню с кондиционированным воздухом.

– Такой пупсик, – говорит Джерри.

– При правильном свете, – отвечает Ро и осведомляется о той младшей сестре с тремя маленькими детьми, которая пряталась от своего бывшего в тайном приюте для женщин на западной стороне. История у них была коротка, жестока и бессмысленна, как любая другая, какую хотелось бы пережить.

– С ней все хорошо. Ей лучше. Вообще-то в конце месяца она уезжает. И она, и дети – все перебираются в Санта-Монику.

– Должно быть, очень сильная она.

Томми рассеянно глазеет в загроможденный зев гаража, а Ро любуется очерком его голой шеи, той изящной линией, что крепким склоном опускается в воротник шотландки «Пол Стюарт».

– Делай, что должен, – отвечает Джерри. В культуре, любящей суровые штампы, она – адепт умелый.

Ро часто жалеет, что не знает, о чем думают другие. Человеческий мозг, прочла она во «Времени»[15], функционирует как посредственная передающая станция, поэтому теоретически с нормальным приемником мысли можно перехватывать, как телевизионные волны. Некоторые умы – приемники от природы. Ясновидящая ли Джерри? Уединение – заблуждение. Мы не одни.

Уайли вновь вливается в компанию, переодевшись в свои обычные брюки-хаки и темно-синюю рубашку поло, в руке он несет солидный стаканчик водки с тоником. Садится верхом на оставшийся стул – дефективный, с гнутой ножкой.

– Так, – начинает он, – о чем мы сегодня говорим?

– Дети внизу, – говорит Ро. – С Дэфни.

– Я знаю. Потискал уже всех и каждого.

Попроси у Ро кто-нибудь посторонний описать ее мужа, она не уверена, как бы откликнулась. За исключением глаз, тех волнующих лун пыльно-серого цвета, ничего мгновенно выразительного в нем не наблюдается, никаких утесов или ущелий, никаких потешных пучков волос, за которые можно зацепиться словом. Средний, пришлось бы согласиться ей, признавая тем самым собственную неудачу, поскольку избранные отличительные черты, те, какие невозможно было объяснить сразу, бежали определений – именно их она и любила.

– Мы охватили весь земной шар, – заявляет Томми. – Токсичная преступность, дефицит наркотиков, терроризм знаменитостей. Это был вечер макрообзора.

– Вечер макарон, – поправляет Джерри. Ее интригуют руки Уайли – в его пальцах видится нечто положительно благородное.

– Спаси планету, – объявляет Томми. – Своди кита пообедать.

– Нам нравится сюда приезжать, – произносит Джерри, шумно хлюпая через соломинку. – Столько других наших друзей бросили пить.

– Да, – говорит Ро. – Эковек.

– Лично я себя чувствую экоотбросом, – шутит Томми.

– Ты когда-нибудь пробовала черимойю? – спрашивает Джерри.

– Это что такое?

– Фрукт, вообще-то какая-то