Кровь хлынула горячим потоком. Не темная, как та, что заливала мою руку, а живая, алая. Понимая незавидность собственного положения, Ящер пытался как мог пережать рану. Ему было уже не до поединка, но улице чуждо великодушное благородство. Шатаясь, я поднялся с земли, разматывая цепь. Он понимал, что это конец. Но встретить его достойно было выше его сил.

Однажды в Стрелку забрел странствующий философ – сеять вселенское добро. Давать всходы на нашей неблагодарной почве вселенское добро отказалось. В тот же вечер у философа вытащили кошелек, а под утро гостиничные вышибалы выставили неплатежеспособного клиента вон, хорошенько отколошматив. Больше его не видели. Но мне запомнилась его пространная речь о том, что каждому в итоге воздается по делам. Не знаю, может, и впрямь была какая-то высшая справедливость в том, чтобы трясущийся, роняющий слезы Ящер выглядел перед смертью таким же жалким, как его запуганные жертвы. Я был ранен и слишком устал, чтобы размышлять о чем-то, кроме желания скорее покончить со всем этим.

Хороший удар в висок положил конец Ящеру и этой битве. Оставшись без главаря, его бойцы справедливо рассудили, что самым мудрым для них будет убраться поскорее. И они бы, несомненно, последовали этому решению, если бы не звучный голос, раздавшийся откуда-то сверху:

– А ну стоять!

Требование подтвердилось целым ливнем стрел, положивших самых ретивых, посчитавших слова недостаточной причиной для послушания. Я обернулся в полном недоумении: такого количества стрелков не было у нас со свежепреставившимся Ящером, вместе взятых.

Трехпалый стоял на крыше пекарни в окружении телохранителей, а по сторонам от него цепочкой расположились арбалетчики и пращники.

– Ай-ай, какие недобросовестные бойцы! – продолжил он свою глумливую речь. – Вашего главаря убили, а вы бежать? Отомстите за его гибель. И, возможно, я сохраню вам жизнь во имя светлой памяти моего покойного брата.

В голове у меня начинала вставать полная картина происходящего. Трехпалый всегда был сообразительнее Ящера. И, похоже, наконец-то разыскал способ избавиться от родственника, не терзаясь угрызениями совести. Надо было всего лишь подождать, пока его не прикончит кто-нибудь другой.

Банде «светлой памяти брата» хотелось продолжать драку не больше нашего. Но Трехпалый не оставил выбора: либо вести резню ему на потеху, либо погибнуть немедленно под стрелами его бойцов. А возможно, кто-то наивно верил, что брат главаря исполнит обещание и сохранит им жизнь. Чепуха! Просто Трехпалый не столь глуп, чтобы выставлять свои пороки на всеобщее обозрение. На самом же деле Ящеру с его людоедством до жестокости брата было как мальчишке, из любопытства обрывающему лапки жучкам, до палача-дознавателя из городской тюрьмы.

– Давайте же, покажите мне достойное зрелище, – напутствовал Трехпалый самым задушевным тоном. У него и впрямь был сегодня праздник: еще бы, одним махом избавиться от надоевшего бестолковостью братца и растущей под боком нахальной колючки Чертополоха!

– На себя полюбуйся! В зеркало! – послышался звонкий голосок с противоположной стороны перекрестка.

Болт прилетел из темноты одновременно с напутствием. Никто его не ждал и отреагировать не успел. Змейка мазала крайне редко, и попал он Трехпалому прямиком в глаз. Увы, на излете его убойная сила была уже невелика. Вопреки всеобщему чаянию, он не расколол главарю череп. Даже не пробил.

Защелкали тетивы арбалетов. Маленькая фигурка с длинной косой метнулась на фоне звездного неба и исчезла, скрываясь за широкой печной трубой. Змейка была в ловушке. Слишком много времени требовалось для того, чтобы добежать до края крыши. Гораздо больше, чем нужно стрелку, чтобы перевести прицел и спустить тетиву. Как всегда, отчаянная воительница понадеялась на удачу. И на этот раз она ее подвела.

– Взять ее! – не своим голосом взревел Трехпалый, заполучивший новое отличительное увечье, вырывая болт из зияющей окровавленной глазницы. – Живой взять! Приведите мне эту мелкую шлюху! – Вне себя от ярости и боли, главарь уставился вниз уцелевшим глазом. – Что застыли столбами?! Я сказал, сражайтесь! Выпустите потроха зарвавшимся сорнякам! А вы что толпитесь, бараны безмозглые?! Забыли, зачем пришли? – Это он орал уже своим бойцам, замешкавшимся у края крыши.

Приутихший было бой разгорелся по новой. Теряя силы с каждым мгновением, я чувствовал, что цепь в руках движется все медленнее и бьет слабее. Меня качало из стороны в сторону, в глазах то темнело, то прояснялось до неестественной четкости. Иногда мне всерьез начинало казаться, что не груз вращается вслед за движениями моей руки, а я верчусь вокруг него, настолько кружилось и плыло все у меня в голове. Иногда мутнеющее сознание выхватывало куски окружающей действительности, и происходящее все больше приобретало черты кошмарного бреда.

Вот приступил к действию Костыль, до сих пор не спешивший выдавать свое присутствие. В отличие от Змейки он был совершенно не склонен к демонстративному героизму, работая хладнокровно и четко. Из пятерки самых исполнительных людей Трехпалого, бросившихся на поимку нашей боевой подруги, перекрестка не преодолел никто. Костыль опередил даже Подсолнуха, с воплем «Змейка!» расшвырявшего наседающих на него противников и метнувшегося в одиночку наперерез всем пятерым. Выстрелы с крыши пекарни прервали этот отчаянный рывок. Стрелкам же Костыля следующим залпом пришлось снимать карабкающихся к ним людей Трехпалого, а на следующую перезарядку времени им уже не хватило. На крыше мастерской Клаура, где они сидели, вовсю шла рукопашная, и мы лишились даже той малости, что могли дать четверо наших арбалетчиков против полутора десятков Трехпалого.

Мы проигрывали. Вот делся куда-то Щепка, прикрывающий меня справа, а на его место заступили трое бойцов Ящера. А может, Трехпалого. Уже не разберешь, все они лезут, разом. И Хорька не видать, и Подсолнух лежит на перекрестке, где настигли его вражеские выстрелы, и некому остановить четверку, что карабкается за Змейкой по скользкому уклону крыши…

Я не сразу отличил это легкое, напоминающее щекотку покалывание от других странных ощущений, вызванных кровопотерей. А когда понял, что это такое, то успел даже подумать, как смешно было называть ситуацию плохой пару мгновений назад. Тогда она была вполне себе сносной. А плохой она станет, когда выйдет из-под контроля мой растревоженный дар.

Видимо, происходящие со мной изменения как-то отражались внешне – наседающие враги отпрянули, словно я превратился вдруг в монстра с колдовских болот. Ну да, как же! Успеете вы убежать, когда неуправляемая магия разнесет здесь все! Не спрашивайте откуда, но я точно знал: стоит ей вырваться, и ничего живого не останется до самого Проклятого дома.

Словно со стороны, наблюдал я, как рушится невидимая преграда, удерживающая ревущую стену огня. Зрение словно разделилось на две половины. Одна любовалась стихией магических потоков, перед второй взметались пламенными столбами волны жара. За какие-то доли мгновения большая лужа, знаменитая тем, что не высыхала даже в самую затяжную жару, закурилась белым паром, вскипела пузырями – и исчезла, как будто ее и не было. Оставшаяся на ее месте грязь недолго напоминала о пропавшей достопримечательности. Похожая на корку поверхность трескалась на глазах, и в щели проступали раскаленные алые ручейки.