уговаривали её купить книгу знаний или то, как цыганки обступили её и лезли погадать, ведь они не знали, что денег у неё — голый кукиш, да и много чего ещё, причём именно самые бытовые ситуации на улице ли, в метро ли. Повторить её историйки не получалось ни у кого, так артистично, так ярко она всё изображала в лицах. И хотя она привыкла чувствовать себя королевой, что было посажено в ней чуть ли не с рождения мамой, она, как ни поразительно и ни парадоксально, тем не менее не стала высокомерной, чванливой, хотя некоторые, особенно, сверстницы именно таковой её и называли и всячески это своё отношение демонстративно выказывали, но Лёля просто не обращала на это внимания. Не было в ней надменности, презрения, заносчивости, чванливости, гонора, ну, хоть убей — не было, не поселились.

Наташа очень трезво понимала, что, если в школьные года Лёльку необъяснимо миновала первая любовь, которая у всех именно в эти годы шарахает по мозгам кувалдой, то она всё равно настигнет её девочку рано или поздно, это неминуемо, от этого не может удрать ни один человек на свете, потому что «…любви прозрачная рука Однажды так сжимает сердце, что розовеют облака, и слышно пенье в каждой дверце…». Наташка знала: грянет и ещё как, не знала только когда именно, и от этого, только от этого она уже заранее паниковала, она совсем не знала, как повести себя тогда, когда это всё же случится, чтобы её Лёлька не пропала зазря…А ведь страшнее первой любви только последняя…А ещё смертоносней и губительней та первая любовь, которая, проскакивая обязательную ступень в отрочестве, нападает на уже повзрослевшего человека лет эдак с 18-ти, а уж если вообще после 20-ти лет — почти наверняка искалечит на всю оставшуюся жизнь. Но у любви нет никаких законов и обязанностей, она приходит и уходит, когда ей вздумается, а уж предсказать её приход совершенно невозможно. Как, почему первая любовь не схватила Лёльку за растущее её сердечко тогда, когда всех без разбора отроков хватает? Так необъяснимо бывает, когда человек, не ведая о том, что идёт по минному полю, проходит его спокойно от начала до конца.

До оторопи, до почти полной бессоницы трепетала Наташа от того, что Лёля, когда её рано или поздно настигнет жуткое пугало первой любви, наложит на себя руки, как было с одной, ушедшей в давнее, молодое прошедшее, сотрудницей, которую намертво раздавил гигантский груз её неразделённой любви к сотруднику. Наташа теряла мозг при мысли о том, что Лёля может найти отдушину в наркоте или алкоголе, тяжко было само осознание того, что Наташе здесь неподвластны никакие рычаги: ни откровенные разговоры, ни уговоры, ни доводы умного рассудка, ни примеры из жизни — всё будет тусклым, пустым и никчемным, наверное, просто надо будет всегда быть рядом с Лёлькой, когда этот кошмар накроет её девочку, просто быть рядом и всё.

И чем спокойнее тянулось всё Лёлькино отрочество, в котором не взбулькнул ни разу всплеск юных, обычно бешено бушующих гормонов (как будто у Лёли эти гормоны ещё спали в анабиозе, когда у всех её ровесников они уже вовсю бушевали), тем сильнее и больнее натягивались жилы Наташиного сердца в преддверии неминуемого ожидания такового всплеска в ближайшей доченькиной юности: Наташа знала точно, безоговорочно, что то, что психика организма не пережила вовремя, то есть тогда, когда по всем биологическим параметрам организму полагается пережить, это обязательно настигнет несчастный организм позже, но это уже будет не всплеск гормонов, а всё сметающее на пути цунами, и вот именно этого трепетала Наташа. Это сродни тому, что не переболев корью в детстве, взрослый человек болеет ею несравнимо тяжелее, чем дети.

Наташа ушла из своего родного НИИ, работа в котором стала больше походить на благотворительность, и устроилась библиотекарем в крутую школу-лицей, где как раз и училась Лёля, и тут прекрасно сошлось всё: очень даже нехилый заработок, Лёлька можно сказать почти всё время на виду у Наташи, близость лицея к дому, неиссыхающая любовь Наташи к чтиву (а читала она запойно и современных авторов, и классиков, и отечественных и импортных, легко и свободно плавала в книжном океане, и могла с ходу обрисовать того или иного автора, его стиль, его нынешнее место в литературе, независимо от своих личных предпочтений или чувства брезгливости к некоторым, так сказать, писателям), так что работа в библиотеке была специально как будто для неё и создана, да и преподавательский коллектив, несмотря на дикую разношёрстность, всё же оказался весьма в целом высокого уровня интеллекта. Те денежки, которые как-то зарабатывал и приносил им Игорь, были как слёзки насекомого. При лицейском же нехилом заработке в очень гнилые и хилые годы Наташа могла спокойненько оплачивать не только обучение Лёли в крутом лицее, но и танцевальную студию, в которой Лёля занималась аж с 6 лет. Таким манером Наташа держала под прицелом даже не двух, а сразу нескольких, жизненно важных лично для неё зайцев: во-первых, она всегда могла знать местонахождение своей Лёли, тем более, что Лёльку такое положение вещей совершенно не смущало, не стесняло, не унижало и даже бывало порой удобно, потому что она всегда могла прибежать к маме в библиотеку, когда нужно было что-то сказать, спросить, уведомить о чём-то. Во-вторых, совсем немалый заработок позволял Наташе ещё и постоянно пополнять банковский вклад на Лёлю, который она открыла очень вскоре после рождения дочери в государственном банке. В-третьих, Наташе ко всему прочему нравилась работа библиотекаря, потому что она сама очень много читала и импортного, и родного чтива, как современного, так и классического, и ей нравилось, выдавая книги, разговаривать о книгах со школярами всех возрастных мастей. В-четвёртых, оказалось, что ей очень уютно вариться в преподавательском коллективе лицея при всей его разношёртности, неминуемых в любом коллективе мелких или крупных конфликтах…всё равно ей было в той среде уютно, потому что люди с интеллектом, даже ругаясь, никогда не переходят незримую черту, за которой расцветает махровое хамство: злобное, чернющее хамло — это всегда (и исключений здесь нет!) биологические особи на уровне плинтуса, которые, как ни сожалей об этом, но необходимы для биологического равновесия — так уж устроен мир, причём устроен не людьми, а кем-то неведомым свыше. Ну, и наконец в-пятых, совсем уж на бытовом уровне, лицей находился в двух шагах от дома, кроме того, можно было всегда выбежать за продуктами — тоже рядом. А образование лицей давал отрокам блистательное