Полоса его легла на старенькие обои, и они вдруг не то чтобы помолодели, но на тусклой серо-коричневой поверхности появились вдруг знакомые с детства узоры. Вот этот букет тогда казался рыцарем в диковинно крылатом старинном шлеме с плюмажем на макушке. Глаза рыцаря из-под надвинутого низко щитка смотрели пристально: всего две крошечные темные точки, неведомо что означающие в цветочном узоре, но это были именно глаза! Строгие, требовательные: ну что, повелитель, принимай командование. Другие завитки, подальше и поменьше, недвусмысленно сообщали: рыцарь не одинок, за ним целая армия. Ее нужно возглавить, чтобы победить врагов! Только позавтракать, иначе бабушка Таня никак не отпустит, да и от напеченных специально к его пробуждению румяных блинчиков (с деревенской сметаной, плотной, как масло, и каким-нибудь вареньем) – дураков нет отказываться. И – вперед, рубить самодельной алюминиевой саблей заросли крапивы и бурьяна!

Сейчас вместо душистых блинчиков его ждали остатки «археологических» пряников, а вместо бурьянных войск – залежи старья, среди которого требовалось отыскать неведомые бумаги. Или, наверное, главное – тетрадка? Не менее неведомая. Что, если тетрадок окажется много?

Кладовок в доме имелось две. Кроме обследованной вчера комнатушки с расхлябанным (хоть и блестящим) шифоньером был еще пристроенный к задней части дома сарай. Электричество туда тянуть не стали, и Александр пошире распахнул дощатую дверь, еще раз порадовавшись ясной погоде, теперь уже с практической точки зрения.

Слева от двери громоздился неказистый стеллаж, несший на своих полках «запасной» садово-огородный инвентарь (в большинстве своем ржавый, но вроде не вовсе негодный), грязные жестянки (из одной торчали малярные кисти, совершенно закаменевшие) и мотки разномастных веревок, проволок и почему-то изоленты. Синей. Классической. Александру тут же вспомнилось шутливое правило: все, чего нельзя починить с помощью скотча, можно починить с помощью синей изоленты, чего нельзя починить синей изолентой, починить невозможно в принципе.

К неремонтопригодным объектам относились, надо полагать, две ржавые велосипедные рамы, торчавшие из свалки справа от двери, перекрученный остов детских санок с болтающейся на одной заклепке спинкой и тому подобный хлам. Внутри ощетинившейся металлическими огрызками кучи виднелось что-то коричневое. Картонное, судя по цвету.

Коробка. Небольшая, точно не от телевизора (даже тот древний «Рекорд», что жил на даче в его, Александровом, детстве, сюда не поместился бы), хотя полустертый стилизованный силуэт рюмки на одном из углов говорил о хрупком содержимом. Надписей на коробке не имелось, то ли их время съело, то ли их и не было. Может, там в самом деле когда-то была посуда? Сервиз какой-нибудь?

Сейчас там были… да, именно бумаги, по-другому не скажешь. Сверху – россыпь старых советских поздравительных открыток. «Дорогие Боря и Таня! От всей души поздравляем вас с Новым годом! Желаем счастья, здоровья и успехов в личной жизни! Поцелуйте от нас маленького Витеньку!» На обороте открытки веселый моложавый Дед Мороз махал рукой, высунувшись по пояс из ракеты с надписью «СССР» на борту. Маленький Витенька, сообразил Александр, это ж его отец. И улыбнулся диковатым «успехам в личной жизни».

Следующая открытка пестрела не поблекшими за годы бело-розовыми яблоневыми цветами, цыплячье-желтыми тюльпанами и алыми знаменами. Картинку пересекали небрежно, словно кистью, выписанные слова «Мир! Труд! Май!». «Дорогой Боря, рад поздравить тебя с нашим праздником, праздником труда! Жму твою рабочую руку, руку настоящего строителя! Желаю железного здоровья, твоей неименной бодрости, высокого полета мысли и новых свершений! Светить всегда, светить везде! Светить – и никаких гвоздей!» – завершал свое послание цитатой Маяковского некий Коля К. Саше он почему-то представился невысоким вихрастым парнем в клетчатой ковбойке и смешной кепке, а главное – с сияющими ясными глазами, – оживший положительный персонаж из старых советских фильмов.

И дедушка когда-то таким был. И с бабушкой Таней он познакомился где-то там, на одной из «великих строек». Может, и Тося – из тех же времен? Или раньше?

Он стремительно перебрал открытки, собирая их в аккуратную стопку. Подписи «Тося» не мелькнуло ни на одной.

Под открытками обнаружилась растрепанная пачка инструкций и гарантийных листков к давно почившей бытовой технике: тому самому телевизору «Рекорд», двум стиральным машинам, фену, электросоковыжималке и морозильной камере с диковинным именем, разобрав которое Александр искренне изумился – выходило, что листок относился к здоровенному белому «сундуку», до сих про стоявшему в родительской квартире. «Сундук» все еще честно исполнял свою холодильную миссию, мама морозила в нем ягоды и фаршированные впрок перцы.

Следующая пачка (или, скорее, стопка) состояла наконец из тетрадей. Сверху, правда, лежал отцовский школьный дневник за первый класс. Ностальгия, в общем. Как и прочие тетрадки (одна даже в косую линейку, с бледно-розовыми линиями полей, заполненная кривоватыми палочками и кружочками), в основном из начальной школы. Кроме трех. Одна потоньше, в картонной, когда-то белой обложке, другая «общая», в сером коленкоре, третья, тоже «общая», вовсе без корочек, заполненная вырезанными из журналов и календарей «полезными советами» и рецептами. Под картонной обложкой обнаружились какие-то схемы и расчеты – не то конспект, не то обоснование рацпредложения (у деда были, Александр точно помнил).

По клетчатым страницам тетрадки в сером коленкоре вился убористый дедушкин почерк. Зачем-то перелистнув несколько, Александр прочитал:

«В тот день мы долго шли по бульвару. Там росли какие-то необыкновенные розы, красные, белые, желтые. Тося сказала, что они называются чайные, они пахли особенно сильно. И сладко, и горько, сейчас розы так не пахнут, пахнут целлофаном и вообще пластиком. Тося в своих новых модных туфельках устала и оперлась на мою руку. И мне хотелось, чтобы бульвар этот никогда, никогда не заканчивался».

Значит, не героическая санитарка на поле боя и не подруга детства в деревенском пруду. Все-таки любовь. Но сейчас почему-то не мелькнуло никакой обиды за бабушку Таню. Только что-то вроде восхищения. Дед-то, оказывается, тот еще романтик!

Тетрадку Александр убрал в прозрачный файл для документов, почему-то вспомнив вдруг, что эта штука называется не «файл», а «мультифора». По крайней мере, так утверждала Кира. Ну и пусть. Все говорят «файл», да и короче так. И еще – эта мысль заставила его улыбнуться – было бы более аутентичным завернуть тетрадку в старую газету. Правда, клетчатые страницы не выглядели древними, да и старых газет в обозримом пространстве не наблюдалось. Так сойдет. В еще один файл он сложил открытки и несколько конвертов из тех же времен, может, дедушке приятно будет вспомнить тех, кто когда-то им с бабушкой Таней писал. А на некоторых и адреса отправителей имелись – не помешает.

Уезжать было почему-то жаль. Он перекрыл воду, проверил еще раз печку, даже смазал замки и петли.