И все-таки иногда бывает такая вспышка, которую можно назвать словом «вдохновение»: когда мозг давно трудился, пытаясь сопоставить, понять смысл, почувствовать будущее – и внезапно пазл складывается. Так случилось с Менделеевым, когда он увидел свою периодическую таблицу во сне. Так было написано стихотворение «Заблудившийся трамвай» Гумилева: он просто шел ночью по улице, не спав, в расстроенных чувствах, и строчки сами пришли к нему. Но они бы никогда не пришли, и таблица Менделееву никогда бы не приснилась, если бы до момента озарения не было периода напряженной работы мозга.

Об этом хорошо рассказал поэт и художник Дмитрий Пригов: «Когда я стал осмысленно заниматься сложением стихов, я переписывал их в тетрадь. Потом у меня появилась идея: было бы неплохо писать по одному стихотворению в месяц. Дальше пошло повышение нормы – три, пять, семь, десять. Плюс к этому я должен был каждый день рисовать. Так маховик и раскручивался. Но маховик был технической частью проблемы. Тогда же я понял, что только беспрерывное письмо позволяет найти что-то новое. Когда человек пишет редко, он практически обречен писать одно и то же. Самые интересные мои сборники и ходы были как бы случайно выловлены мною в непрерывном потоке».

Дмитрий Пригов говорит о создании потока – этот поток и можно назвать словом «вдохновение».

Первая пьеса Сары Кейн «Blasted» (1995) оказалась в центре крупнейшего театрального скандала: театральные критики назвали ее «отвратительной» и сравнили просмотр постановки с «окунанием головы в помойное ведро».

Вы можете сказать: это Сара Кейн, но в истории литературы не было, наверное, ни одного талантливого драматурга и писателя, на которого бы не обрушивалась критика. «Удивляемся безвкусию и дурному тону, господствующим в этом романе. Выражения: подлец, свинья, свинтус, бестия, каналья, ракалья составляют еще не самую темную часть книги. Многие картины в ней просто отвратительны; например, изображение лакея, утирание мальчику носа за столом и прочее. Не понимаем, для кого автор малевал эти картины! Язык и слог самые неправильные и варварские», – так критиковал Греч поэму Гоголя «Мертвые души».

Критик Дмитриев находил в стихах Пушкина «небрежность, употребление слов языка книжного с простонародным без всякого внимания к их значению». С ним соглашался Булгарин: «Мы никогда не думали, чтоб сии предметы могли составлять прелесть поэзии и чтоб картина горшков и кастрюль etcetera была так приманчива». Булгарин травил не только Пушкина: «Что же сделал Гоголь, чтоб прослыть великим писателем? Написал несколько сказок, повестей и рассказов, весьма забавных, начиненных малороссийским юмором, которые могут только рассмешить собранием карикатурных портретов и чудовищных вымыслов. Самое основание сказки “Мертвые души“ – нелепость и небывальщина».

Травили даже Флобера, блестящего стилиста! «Впечатление, остающееся после чтения романа Флобера [“Мадам Бовари“], не есть обыкновенное впечатление: это какая-то смесь отвращения и презрения, чего-то гнетущего, как кошмар, и томящего, как знойный день без капли воды для утоления жажды, чего-то оскорбляющего душу и пугающего воображение. Крепок тот, кого не возмутит он до дна души!» – писала Евгения Тур. Впрочем, не одну Тур задел роман – вскоре после публикации Флобер и редактор журнала «Ревю де Пари» были привлечены к судебной ответственности за «оскорбление морали».

Вы боитесь негативных отзывов на ваш текст, но представьте себя на месте писателя, которого травит огромная государственная машина. Отвратительная грубая критика, клевета, издевательский тон публичных выступлений и выступлений в прессе, суды, отлучение от материальных ресурсов, от работы и заказов, невозможность опубликовать новые тексты – все это переживали Зощенко, Пастернак, Ахматова, Булгаков, Мандельштам, Бродский и многие другие.

И даже такие популярные и вроде бы признанные властью поэты, как Маяковский, получали от публики не только любовь. Например, сохранились записки, которые Маяковский получал на концертах. «Все ли поэты влюблены в себя вот так, как вы, ишь ты “солнце” ну и гвозданул». «Голос ваш сочен/Только противен на вкус/Потому-то я в Сочи/Вами не увлекусь», «Почему вы пишете такие хуевые вещи, как “Баня”?»

Огрести можно даже от брата-литератора, и не только при жизни. Помните, как называл Набоков Достоевского? «Дешевым любителем сенсаций, вульгарным и невоспитанным». А о лауреате Нобелевской премии по литературе Хемингуэе: «Я впервые прочел его в начале сороковых годов, что-то о колоколах, яйцах и быках, отвратительно» (в оригинале: bells, balls and bulls).

В общем, критиковать будут, иногда даже жестко. Но мир – не наша добрая мамочка, он не обязан нас целовать в попку и нежить. Примите это как неизбежную ступень на пути взросления.

Видели таких людей, которые годами и десятилетиями пишут одну пьесу, снимают один фильм, сочиняют один роман и никому не показывают? Можно назвать это красивым словом «перфекционизм», но по сути за ним скрывается обыкновенная трусость. Человек боится все той же критики, негативной оценки – боится, что рухнет его корона грандиозности. Тут же спрятана лень – человек не хочет трудиться, работать над языком, героями, сюжетом. Он хочет, чтобы сразу все было идеально, без усилий. Но так не бывает, поэтому он продолжает мечтать и ничего не делать. Если ничего нет, то ты недосягаем для критики и можешь важно раздувать щеки и жестко троллить тех, кто посмел что-то сделать. Но ты сидишь на трибуне, в то время как настоящая жизнь разворачивается на футбольном поле.

В конце жизни Ингмар Бергман оглядывался назад и старался понять, что такое искусство и в чем заключались лично его мотивы. «И если я, несмотря на всю эту скуку, несмотря ни на что, утверждаю, что хочу заниматься искусством, то делаю это по одной простой причине. (Я отбрасываю чисто материальные соображения.) Причина – любопытство. Безграничное, неутоляемое, постоянно обновляющееся, нестерпимое любопытство толкает меня вперед, ни на минуту не оставляя в покое, полностью заменяя жажду общности, которую я испытывал в былые времена. Чувствую себя осужденным на длительный срок узником, внезапно выброшенным в грохот и вой жизни. Меня охватывает неуемное любопытство. Я отмечаю, наблюдаю, у меня ушки на макушке, все нереально, фантастично, пугающе или смешно. Я ловлю летящую пылинку, возможно, это фильм – какое это имеет значение, да никакого, но мне эта пылинка кажется интересной, посему я утверждаю, что это фильм».

Ну уж если Бергман создал столько шедевров из чистого любопытства, то нам с вами грех не воспользоваться таким прекрасным импульсом. Кстати, возможно, что жизнь на земле тоже возникла просто из любопытства.

Что такое конкурсы? Это группа продвинутых читателей – театроведов, драматургов, режиссеров, завлитов, актеров, – которые ищут хорошие пьесы. Но представление о том, какая пьеса хорошая, а какая плохая, у всех может быть разным – «кому и кобыла невеста». Бывает, что новый экспериментальный текст оказывается непонятым жюри или, наоборот, в угоду эксперименту задвигается хорошо сделанная пьеса. Бывает, что на конкурс прислано очень много текстов, и среди этих сотен пьеса еще неизвестного автора может остаться незамеченной. А может быть, вашему тексту уделили достаточно внимания – просто действительно он менее талантливый, чем остальные. Что делать в такой ситуации? Писать следующую пьесу. А потом следующую. И следующую. Если вы написали пять больших серьезных пьес, и ни одна из них не была замечена, то… пишите шестую. Потому что только на практике вы имеете возможность повысить художественную ценность ваших текстов. У каждого свой путь, и ваш путь, возможно, длиннее, чем у кого-то другого. Учитесь, читайте современную драматургию, ходите на семинары, курсы и снова пытайтесь.