– А Патрик с Казимиром? – спросил Коростель.

– Тут одно из двух, – ответил Травник. – То, что они забрали их с собой, говорит о том, что Казимир с Патриком представляют для зорзов какую-то ценность, известную только им самим. А то, что они забрали обоих, свидетельствует за то, что Птицелова интересует каждый, либо он еще не успел произвести их проверку. Если же только Молчун не ошибся… тогда у зорзов сейчас именно тот, кто им нужен.

– Но зачем тогда им… тело… другого? – смутился Ян. Эгле молча смотрела перед собой остановившимся взглядом.

– А тела может уже и не быть, – невесело покачал головой Травник. – Хотя я почему-то уверен – оба наших у зорзов. И живые.

– Этот остров… он как-то связан с тем, почему мы здесь? – Эгле была внешне бесстрастна, как-то уж слишком, даже нарочито спокойна.

Травник глянул ей прямо в глаза.

– Да, девочка. Зорзов притягивает все, что связано со смертью. Если хотите, в широком смысле этого слова… Они буквально ищут встречи с ней. Поэтому они здесь, поэтому и приволокли сюда пленных.

– Если ищут, они ее найдут, – тихо пробормотал Март, и его лицо вновь начало приобретать угрюмое выражение.

– А почему именно здесь? – одними губами произнесла девушка.

– Как всякие нелюди, которых притягивают к себе погосты, – процедил Травник, и Ян Коростель вдруг ощутил огромное нервное напряжение, которое сейчас, должно быть, испытывал этот человек, говоря с ними в уюте и безопасности деревянного дома – их маленькой крепости в суровом море непролазного леса и угрюмых скал. – То, что зорзы весьма интересуются смертью, я слышал еще давно, когда в северных приморских лесах начали ходить недобрые слухи об их некромантских штучках, отдающих изуверством. Лесные стражи, от которых я слышал парочку таких историй, тогда еще не знали точно кто это творит на заброшенных лесных дорогах и в глухих заимках, отчего иной раз пропадают одинокие путники, которых потом находили со следами того, что и пытками-то назвать трудно. Просто какое-то холодное любопытство бесстрастного насекомого по принципу: а что будет, если я ему это сейчас оторву, а это вот сюда воткну? Теперь-то я думаю, что зорзы искали свои, некромантские, пути к тому, что они нашли сейчас: вот этому острову, который называют Колдуном только потому, что не хотят выговаривать слово «Смерть», чтобы лишний раз не поминать безносую.

Травник помолчал – было видно, что свои теперешние слова он обдумывал долго, тщательно сравнивая все за и против.

– Этот мрачный кладбищенский остров, который и без того вечно подтачивают морские волны, мне сейчас представляется землями, столь тонко отделенными от того, Иного, мира, что, кажется, копни поглубже – и провалишься туда, откуда возврата нет никому, и для этого не нужно ни за откровения на Мосту Прощаний годами жизни расплачиваться, ни в Смертном скиту терять рассудок. Этот остров – такой вечный нарыв, который не проходит, но пока и не прорывается, потому что для этого нужно знать самое тонкое место. Или попытаться почувствовать его.

– Теперь мне все ясно, – твердо заявила Эгле. – Им нужен проводник. Туда.

– Получается, что они давно его ищут, – заметил Ян. Он был подавлен, но в душе его росло какое-то странное, доселе незнакомое ему чувство возмущения, как если бы он возмущался промочившим его дождем или негодовал по поводу пронизывающего до костей ветра.

– И вот теперь, похоже, нашли, – пробормотал Март и, зло сплюнув, прибавил совсем как Травник: – Посмотрим.

Эгле укоризненно посмотрела на русоволосого друида, а Коростель вспомнил, как точно так же Травник сказал «посмотрим», когда они выходили в деревне на двор Мотеюнаса навстречу Ночным.

– А кто же тогда был этот, черный, который Збышека помог вызволить? – спросил Коростель и вдруг осекся – понял.

– Шедув это был, с которым мы с тобой на Мосту Прощаний говорили, больше некому, – тихо ответил Травник, и при этих словах на его лицо словно набежала какая-то тень: скулы резко обозначились под кожей щек, глаза прищурились, расширились ноздри – Травник сейчас походил на усталую гончую собаку, которая только что взяла новый след и теперь выбирает, по какому идти.

– Неужто мертвого оживил и отпустил Темный Привратник? – сокрушенно покачал головой Март.

– Думаю, решали оба, – задумчиво проговорил Симеон. – Видать, послали нам его охранителем, хотя, может быть, что это и не единственная его служба.

– А по мне, так лучше бы Привратники приставили Шедува к тем дверям, через которые Птицелов пройти хочет, – пробормотал Ян, вспоминая темную фигуру на заснеженном мосту. – Хоть и неясно, чего зорзам там надо, но не нравится мне это.

– Мне думается, ищут они в Посмертии силу, – предположил Травник. – Силу или какие-то возможности. Такие, каких до сих пор ни у кого не было. Когда-то давно, когда еще мой учитель был жив, Птицелов встречался с Камероном, тайно, в городе Аукмере. Сманить хотел его.

– Неужто на свою сторону? – недоверчиво воскликнул Збышек, а Яну отчего-то стало не по себе.

– Нет у Птицелова никакой стороны, – сказал Травник. – Он один. Один, как луна, которая думает, что у нее свой свет есть. И все слуги его для Птицелова не более чем псы, преданные ему, но уже заранее преданные им.

– Темно как-то ты говоришь, Травник, – пожала плечами девушка. – Зачем ему их предавать? И кому? Нам, что ли?

– Предать собаку можно, отобрав у нее себя, – ответил друид. – Не ее прогнать – себя у нее отобрать. Как у женщины свое сердце назад вытянуть… А для собаки страшнее этого ничего нет. Так-то.

Травник медленно обвел потеплевшим взором друзей и неожиданно усмехнулся. Март удивленно вскинул брови, а Эгле и Коростель непонимающе переглянулись. Травник покатал на столе невзрачное семечко, потом указал пальцем на дощатый пол под ногами и заметил:

– Да… с жильем нам повезло, прямо-таки, не слишком. Стены-то крепкие, и крыша не худая. Худая память, однако. Помнишь, Март, историю Ивара?

– Какого Ивара? – осведомился молодой друид. – Ивара-изменщика? Из-за которого русинские разведчики полегли?

Травник кивнул.

– Помню эту историю, как же. Кто ее хоть раз услышит – ни в жизнь не забудет, – осторожно ответил Збышек. – Особенно русины. Те, думаю, многое бы отдали, попади он к ним в руки. А ты это к чему сейчас про изменщика вспомнил?

– Ни в чьи руки так и не попался Ивар-изменщик, – заметил Травник. – Осталась о нем только недобрая память. Да еще вот изба…

– Эта, что ли? – недоверчиво протянул Збышек, а Эгле вдруг выпустила из рук пустой чугунок, который с грохотом покатился под стол.

– Именно, – невесело улыбнулся Травник и похлопал ладонью по стене. – Это она и есть – избушка Предателя. Везет нам, а?

Ивар Предатель – никто и подумать не мог, ни в балтских дружинах, ни в литвинских полках, что когда-то назовут столь бесчестным именем рыжего Ивара, балагура и весельчака, который никогда не полезет за словом в карман. Никто не умел остро и тонко подшутить над приятелем, но так, чтобы не обидно было ему, а наоборот – настроение поднялось, сразу жить захотелось; никто не знал столько песен разудалых, иной раз и с перцем – из песни же, говорят, слова не выкинешь. Был Ивар разведчиком у балтов и подчинялся только Озолиню, вечно хмурому и всем недовольному человеку с постоянным выражением усталости и разочарования на лице. Командовал хмурый Озолинь маленьким отрядом ловких лазутчиков и неприметных проныр, которые запросто ходили в стан вражеских войск, как на приятную прогулку в соседнее село к куму, опрокинуть стаканчик-другой. По этой причине долго Ивар нигде не задерживался, бросали его то туда, то сюда, а куда он ходил и зачем – то никому было не ведомо, однако уважали Ивара крепко – знать, было за что.