Я так измучен был моей любовью старой;

Проснулся я — день серый наступил:

Но я не изменял твоей душе, Кинара.

Я многое забыл. Как будто вихрь унес

Веселье, буйство, смех, лиловый блеск чулок,

И танцы до утра, и мусор смятых роз;

Я так измучен был моей любовью старой;

Из памяти я гнал немой упрек:

Но я не изменял твоей душе, Кинара.

Я громче всех кричал, я требовал вина,

Когда же свет погас и я упал, как труп,

Явилась тень твоя, печальна и грозна;

Я так измучен был моей любовью старой;

Всю ночь я жаждал этих бледных губ:

Но я не изменял твоей душе, Кинара.

Члены «Клуба рифмачей» собирались в таверне «Старый чеширский сыр» на Флит-стрит, которая существовала там с середины XVII века (и существует до сих пор). На наш слух слово «чеширский» вызывает только одну ассоциацию: Чеширский кот со своей бестелесно парящей в воздухе улыбкой.

Если задуматься, в этом образе есть что-то необычайно грустное. Вспомните — ведь от большинства людей, которых вы знали когда-то, умерших или просто отнесенных далеко волнами жизни, остается в памяти именно улыбка, прежде всего — улыбка…

Вспомнилось, как в Оксфорде в маленькой букинистической лавочке на Хай-стрит я увидел под стеклом старый сборник стихов, озаглавленный: «Смех с облаков». Автором был обозначен сэр Уолтер Рэли. Я сразу сделал стойку. Сэр Уолтер Рэли — один из моих самых любимых поэтов Возрождения. Конечно, я тотчас попросил посмотреть книгу. И что вы думаете? Это оказался совсем не тот сэр, а полный его тезка, первый глава кафедры английской литературы Оксфордского университета, посвященный королем в рыцари в 1911 году и умерший в 1921-м. После его смерти сын издал эту книгу, в которую вошли стихи, проза и пьесы. Самое известное стихотворение профессора Уолтера Рэли (в сущности, единственное, пощаженное временем), — вот это:

I wish I loved the Human Race;

I wish I loved its silly face;

I wish I liked the way it walks;

I wish I liked the way it talks;

And when I’m introduced to one

I wish I thought What Jolly Fun!

Я думаю, можно не трудиться переводить, и так все понятно. Но по несчастной привычке строки начинают сами складываться в голове:

Род человеческий любить

И я хотел бы, может быть,

Любить прогулки их с зонтом,

Остроты их с набитым ртом,

Смотреть на сборище тупиц

И думать: «Сколько умных лиц!»

Ракушка третья. Норидж

(Джон Скельтон)

Нет, наверное, в Англии такой деревушки, которая не гордилась бы родством или свойством с каким-нибудь известным писателем. А каждый большой город имеет целый список литературных достопримечательностей. Древний Норидж, столица Норфолька, с его великолепным собором, основанном при Вильгельме Завоевателе, конечно, не исключение. Я бывал в Норидже трижды, даже, лучше сказать, не бывал, а жил (благодаря гостеприимству Университета Восточной Англии), так что успел проникнуться своего рода местным патриотизмом.

Норидж гордится именами двух выдающихся женщин-мистиков средневековья. Это, во-первых, Святая Юлиана Нориджская, автор «Откровений божественной любви», жившая в XIV веке. Во-вторых, ее младшая современница Марджери Кемп, знаменитая паломница, описавшая свои многие «хождения» по Англии, а также в Рим и в Святую Землю в своей надиктованной под старость «Книге Марджери Кемп» — самой первой travel book, сочиненной англичанкой. И этим, я считаю, вполне заслужившая орден Большой Ракушки с мечами и с бантом.

А вот Джона Скельтона, первого поэта английского Возрождения, можно изобразить в рясе священника и в шутовском колпаке, со связкой книг в одной руке и жезлом с погремушками в другой. Он получил ученую степень в Оксфорде и звание «поэта-лауреата», перевел с латыни «Письма» Цицерона, составил «Новую английскую грамматику» и был выбран самой королевой учить сына полезным наукам. Так он сделался наставником, а со временем товарищем и собутыльником будущего короля Генриха VIII (вспомним Фальстафа и принца Гарри!).

При этом он был уроженцем Нориджа и имел приход по соседству. Неподалеку от Нориджа расположен и монастырь Кэроу, где обитал ручной воробышек Филип — тот самый, чью добродетельную жизнь и злосчастную гибель Скельтон обессмертил в своей поэме «Книга воробышка Фила, или Плач Джейн Скроуп, ученицы монастырской школы в Кэроу по своему милому дружочку, погибшему злой смертью от лап кота Гилберта».

Потому, должно быть, он и называл себя «британским Катуллом», — имея в виду стихотворение Катулла, посвященное смерти любимого птенчика его возлюбленной:

Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!

Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!

Бедный птенчик погиб моей подружки.

(Перевод А. Пиотровского).

Кроме воробышка Фила, почившего в Бозе, Скельтон воспел и еще одну птичку, но намного более важную и нахальную, притом принадлежащую самым аристократическим верхам, — попугая Попку, полиглота, говорящего на многих языках, и любимца своей благородной госпожи. В поэме «Скажи, Попка!» это чудо природы представляет себя так:

Я попугай с далеких райских гор

Приплыл сюда по Инду и Евфрату.

Навеки поселиться, без возврата.

Я мил, красив, хохлат и златопер.

Я счастлив услаждать ваш слух и взор.

Люблю я финики, люблю фисташки.

Нет, я не то, что остальные пташки

Я образован. Я весьма умён.

Я знаю по-испански, по-латыни.

Смотри, вот сахарок, mon corazon!

Девиз мой мудрый: veritas in vini.

Люблю в жару холодный ломтик дыни

И голосок любезной госпожи:

— Скажи, дружочек Попка! Ну, скажи!

Я повернусь то тем, то этим боком

Во всей красе — и крикну: con plaisir!

И так взгляну блестящим, гордым оком,

Как солнце с высоты глядит на мир.

Люблю я поклевать бургундский сыр:

Он укрепляет память и при этом

Приятен вкусом и приятен цветом.

Я по-голландски знаю хорошо,

Но говорю на нём довольно редко:

Когда несимпатичный гость пришел

Или с утра не