Мужчины живо прониклись взаимным уважением. Илюха по широте души раскрыл новому другу всю подноготную картафановского спортивного бизнеса. Шанс отблагодарить Муромского представился Никите очень скоро. Буквально за пару часов до знаменательного сошествия витязей с васнецовского полотна.

Словно сам сатана подвиг его оставить в то последнее майское утро прохладную, благоухающую хвоей и тленом утробу картафановского морга, облачиться в пижонскую джинсу и направить стопы в расположение «Свинцовой перчатки».

Упомянем, что сатану звали Любавой Олеговной. Являлась она прозекторшей и прямой начальницей над Никитой и над всеми его холодными подопечными. Статей была драгунских, а характера гусарского. Но о ней после…

Подоспел Никита, впрочем, как раз вовремя. Бакшиш только что предложил Муромскому несусветное: лечь под Хмыря.

Под Хмыря, йопрст! Илья, с виду вполне добродушно отшучиваясь (выдержке боксера-профи позавидует и карточный шулер), всерьез присматривался к морщинистой репе Бакшиша на предмет «куда бы тут засветить, чтобы не насмерть». Одновременно боковым зрением он оценивал положение Тыры и Богарта, Бакшишевых телохранителей. Тыре уже давно следовало пробить бубну, и крепко пробить, ну а Богарт… Никто его в шестерки не гнал. А коли вложить своевременно ума, так сам потом благодарить будет. Поваляется в больнице месячишко, авось и поймет, что такое баско и что такое баксы.

Илья наскоро похвалил себя за каламбур и решил начать расстановку акцентов, точек над «ё» и тильд-апострофов именно с Богарта. Главное – по голове не бить. Ребрышки пересчитать – с него и довольно.

Вот тут-то в поле зрения Илюхи возник Никита Добрынин. Обычно бесстрастное лицо Никиты цвело медоточивой улыбкой, руки были разведены точно для объятий. Но глубоко посаженные карие глаза смотрели, как бы прицеливаясь. В перекрестье угодил принужденно скалящийся Бакшиш.

Дальше что-то произошло. Кажется, Никита заговорил. Ну то есть сначала он, как обыкновенно, поприветствовал «чертушек здоровых» в своей излюбленной манере. Через три загиба, через три колена, в сердце, в печень, в ядреный корень. Да так сердечно, что Тыра с Богартом чуть слезу умиления не пустили, а Бакшиш совершенно расслабился и кивнул в ответ.

А потом – провал. Попа папуаса, как сказал бы старинный корешок Леха. Бесспорно, что-то совершалось. Действие какое-то. Агрессия какая-то. Кому-то было очень плохо, и он ныл об этом тонким голоском. Кто-то стоял на одной ноге, далеко назад запрокинув голову, и неистово размахивал руками, будто крыльями. Кто-то убегал на четвереньках и все не мог убежать, пока ему не наподдали ногой под копчик. Слабо тянуло пороховой гарью. И вроде грохотало где-то могучее «ура».

Очнулся Илья только на крылечке, хлебнув полной грудью дыма Никитиной «беломорины».

– Я их ушатал? – спросил Илья, прислушиваясь к себе. Ощущение было как после второго раунда с камээсом-любителем. То есть бодрость, наплыв сил и желание побаловать с сопляком еще чуть-чуть. Подразнить публику.

– Я их ушатал, – ответствовал Никита, веско уперев на «я».

– Ну?! – поразился Илья. – А я что?

– А ты велел Богарту хорошо подумать, что такое баско и что такое баксы. И что он для себя выбирает.

– А после?

– А после под зад пнул. – Никита растопырил пальцы, изучая чистоту безукоризненных ногтей. – Довольно сильно пнул, – добавил он с одобрением.

Илья на секунду задумался. Потом слегка виновато глянул на Добрынина и пробасил:

– Никит, ты только не обижайся… Не то чтобы я тебя за слабака держу… Просто они резкие парни. Особенно Богарт. Его бы и я-то с первого раза то ли вынес, а то ли хрена. Или ты их газом траванул? Вместе со мной, а? Я ваще ниче не помню!

Никита аккуратно загасил папиросу, опустил окурок в урну, бросил в рот леденец и сказал:

– Я их пальцем не тронул. Немного поговорил, и все. Бакшиш, оказывается, тебя ровно сына любит. Отпустил с миром да еще «отвального» пять штук бачей пообещал. Завтра в полдень подвезут. Прямо домой.

– Да брось! Где это видано, чтобы Бакшиш дал себя уговорить?

– Понимаешь, Илюха, – сказал Никита, сходя с крыльца картафановского Дворца спорта, – нас в Высшем военно-политическом имени Поссовета в основном тому и учили – говорить убедительно. Вот представь, у тебя на руках рота пацанвы, а за бруствером – чисто поле. И по нему работают артиллерия, авиация и до батальона мотопехоты противника. Шквал огня, прости за пафос. А тебе надо своих напустивших со страху в штаны мальчишек поднять и бросить в атаку. На смерть практически. И они понимают, что на смерть. Представил? Ты сможешь?

Илья, трезво оценивающий свои способности кого-то в чем-то убедить одними словами, без рукоприкладства, только хмыкнул.

– Так вот, я смогу. С Бакшишем, конечно, посложнее было. Но ведь и он человек.

– Что, в самом деле? – вполне натурально изумился Муромский.

– Как ни странно, – молвил Никита. – Так что ты теперь вольная пташка. Вместе со мной.

– А ты-то с чего вдруг?

Добрынин с печалью проговорил «двумя словами не скажешь» и качнул головой в сторону близких зонтиков летней пивной.

– Я вроде как на режиме, – засомневался Илья. – Но ведь, с другой стороны…

– То-то и оно, что с другой! – развеял остатки его сомнений Никита. – С категорически обратной. Которая, по сути, может, и есть самая лицевая.

– Морда буден, – изрек Илья. – Харя Кришны.

И уже через минуту полетели с бутылочных головок крышечки, полезла с шипением через край сладкая пивная пена, и пластиковые стаканы ударились боками с неожиданно чистым хрустальным звоном.

Друзей он, впрочем, не удивил. Коли уж палка раз в год стреляет…

– Я ведь, брат, бывшую жену все еще люблю, – сообщил после первых жадных глотков Никита. – Элка меня тоже любит. Когда звонит раз в полгода, так и заявляет: в любой момент приючу и обласкаю. Плевать, дескать, на развод и теперешних воздыхателей. Но далековато она. А кой-какие потребности, напротив, всегда при мне.

Илья понимающе кивнул и с клокотанием влил в себя до полулитра пива за раз. Вкусно захрустел сухариками. О кой-каких потребностях он знал решительно все. Хоть женат ни разу не был.

– А тут, понимаешь, начальница моя, Любава… Олеговна…

– Понимаю. Видная, – заметил с одобрением Муромский, более всего ценивший в женщинах телесную крепость. Он опалубил второй стакан и спросил: – С норовом, кажись, баба?

– А то! – на миг загордился Никита.

– Так ведь и ты с характером?

– А то! – повторил Добрынин почти что с угрозой.

– Ну и нашла коса на камень, – сделал заключение Илья.

– А то! – в третий раз сказал Добрынин и покачал головой: – Нет, представляешь, она мне та-акое предложила… – Он тактично не стал углубляться в суть чудовищного предложения, только рукой махнул. – Э-эх… Да и где, главное? Прямо в холодильнике нашем. Ей-богу, перед усопшими неловко. «Дешево же, говорю, вы меня цените, драгоценная Любава Олеговна, если к такому склоняете». А она без экивоков: «Ну так и пшел прочь, скотина! Сопля зеленая! Вахлак!»