выводы уже сделали. Павлов взял у него для предполагаемого пансионского издания целую поэму. Журнал не был осуществлен, но в сентябрьской книге собственного журнала «Атеней» за 1830 год Павлов напечатал стихотворение четырнадцатилетнего мальчика «Весна».

* * *

В следующем письме, написанном через полгода, Лермонтов начинает споры с «тетенькой» Шан-Гирей. Письмо имеет уже иной вид. Оно написано на листе изящной почтовой бумаги, почерк начинает устанавливаться, очень красивы росчерки и виньетки. Общий тон благонравного ученика сохраняется, но прописных истин почти не осталось и чуть-чуть зазвучала ирония: «Помните ли, милая тетенька, вы говорили, что наши актеры (московские) хуже петербургских. Как жалко, что вы не видели здесь «Игрока», трагедию «Разбойники». Вы бы иначе думали. Многие из петербургских господ соглашаются, что эти пьесы лучше идут, нежели там, и что Мочалов во многих местах превосходит Каратыгина».

Петровская площадь (пл. Свердлова). В центре Петровский театр (Большой театр).

Рисунок Д. Чичагова. 1824.

В годы Лермонтова в переполненном Большом театре публика рыдала на представлениях пьесы Дюканжа «Тридцать лет, или Жизнь игрока», затаив дыхание ловила каждое слово Мочалова в шиллеровских ролях - Фердинанда («Коварство и любовь») и Карла Моора («Разбойники»). В Петербурге эти роли исполнял Каратыгин.

Два знаменитых трагических актера представляли собой разные направления сценического искусства.

Каратыгин играл в старой традиции XVIII века. Внешний блеск, эффектность, пластичность поз и движений, искусство декламации - все это поражало в игре Каратыгина. У него была счастливая сценическая внешность: рост, осанка, голос… Природные дарования Каратыгин развил упорным трудом и много работал над своими ролями. Он был образован, хорошо воспитан, принят в петербургском свете. Его игра была всегда ровной, он брался за все роли, но особенно удавались ему декламационные. Его исполнение доставляло эстетическое наслаждение, но ключа к человеческому сердцу он не нашел.

Мочалов захватывал зрителей глубиной чувства. В его монологах звучал тот же призыв к человечности, которым жила передовая молодежь тридцатых годов. В исполнении Мочалова было то, что нес с собой новый XIX век. Трагик поражал простотой и естественностью в передаче внутренних переживаний. Если в пьесе была фальшь - играл плохо. Всегда играл по вдохновению. Если оно не приходило, спектакль был неудачен. Зато в дни, когда был в ударе, играл гениально. Современники говорили, что Мочалова посещал некий дух, превращавший его в Гамлета или Карла Моора.

Автор пьесы «Тридцать лет, или Жизнь игрока», которую упомянул Лермонтов в письме к «тетеньке», французский писатель Виктор Дюканж (1783 - 1833) - моралист. Он старался показать, как опасна страсть, не подчиненная рассудку. Своего героя, доброго юношу, увлеченного карточной игрой, он превращает в героя мрачной трагедии, из светских гостиных приводит в грязные притоны, доводит до нищеты и убийства. Пьеса пользовалась колоссальным успехом, обошла все европейские сцены, ставилась и по всей России, сопровождаемая в отдельных моментах музыкой Верстовского.

В исполнении Мочалова (когда он был в ударе) роль потрясала. Перед зрителями проходила жизнь человека на протяжении тридцати лет. Через каждые пятнадцать они видели «игрока» иным, чем он был раньше, характер менялся, и он неизбежно двигался к гибели. Слова роли получали у Мочалова расширенный смысл. Публика плакала не только из сочувствия этому ссутулившемуся, небрежно одетому человеку, каким изображал Мочалов одержимого роковой страстью «игрока», но вспоминались и собственные беды, ошибки, заблуждения… В удачные дни Мочалова в его исполнении появлялось много новых оттенков, нарушавших установленные правила классического искусства драмы. То вдруг он переходил почти на шепот, то делал неустановленные в тексте паузы. Само молчание было красноречиво, полно затаенного смысла, и трепет пробегал по креслам, ложам, и от волнения сначала замирал, а потом разражался неистовыми рукоплесканиями раек.

У Каратыгина в роли «игрока» отсутствовало развитие характера. С самого первого действия это был холодный наглец, элегантный злодей. Роль, ничего общего не имеющую с ролями классических трагедий и драм XVIII века, Каратыгин играл все с той же условной балетной мимикой, с эффектными жестами. Жизненная правда в его исполнении «игрока» отсутствовала, и роль не волновала.

Одним из самых любимых спектаклей москвичей и особенно передовой молодежи была трагедия Шиллера (1759 - 1805) «Разбойники» с Мочаловым в роли Карла Моора.

П. С. Мочалов в роли «игрока».

Это была первая пьеса молодого драматурга, увлеченного идеями литературного направления, носившего название «Буря и натиск». В своих произведениях, полных эмоциональности и лиризма, немецкие поэты 70-х годов XVIII века, «бурные гении», воспевали свободу личности, тираноборчество, высокие страсти, героизм. Все это вдохновляло не только молодого Шиллера, но московскую молодежь тридцатых годов - Лермонтова, Белинского, Герцена, и шло к ним от «бурных гениев» через Шиллера. Поэтому не удивительно исключительное увлечение «Разбойниками». Пьеса была издана 22-летним Шиллером на собственные деньги, анонимно, с эпиграфом из афоризмов древнегреческого врача и философа Гиппократа: «Чего не исцеляют лекарства, исцеляет железо; чего не исцеляет железо, исцеляет огонь». На обложке второго издания (1782) под рисунком, изображающим льва, было напечатано: «Против тиранов». В годы Лермонтова в России эта пьеса шла с цензурными сокращениями.

Большой театр на Петровской площади ярко освещен. К нему тянутся со всех сторон экипажи. У кассы студенты, мелкие чиновники, женщины в платочках, мужчины в картузах и поддевках. Воскресный день,и народу особенно много. Зал переполнен. Оркестр настраивает инструменты. Раздаются звуки увертюры. С последним аккордом занавес взвился…

«Яркая искра Прометея погасла!» - восклицает, склонившись над книгой историка Плутарха о героях античного мира, студент Карл Моор. Он решил бросить беспутную жизнь, которую вел в Лейпциге, и с нетерпением ждет от старика-отца ответа на свое покаянное письмо с просьбой вернуться домой, в старинный замок. И дальше - сложная интрига. Злодей брат, строящий козни; обманутый, проклинающий любимого сына отец; добродетельная и любящая Амалия. Карл Моор становится атаманом разбойников. Он карает преступления сильных мира, защищает обиженных: «Мое ремесло - возмездие, месть - мой промысел».

Спектакль окончен. Раек неистовствует. Петровский театр ходит ходуном от рукоплесканий. Понемногу аплодисменты стихают, в люстрах гасят свечи. Театральный разъезд. Публика расходится взволнованная. Москва затихла. Улицы пусты.

Лермонтов вернулся домой. Гувернер торопит ложиться. Завтра понедельник, и надо рано встать. Но заснуть невозможно. Одна за другой проходят перед глазами сцены спектакля, и звучит голос Мочалова. Он был в ударе и потряс публику в роли благородного разбойника.

На сцене открывался перед зрителями мир высоких и низких страстей. Спектакль производил неизгладимое впечатление. Отдельные сюжеты и эпизоды - проклятие отца, убийство возлюбленной -