«Отвяжись,» – раздраженно брыкнул полку Доре.

«Дурак,» – фыркнула ему в лицо Марго, после чего откинулась назад и замолчала, не сводя с него мерцающих в темноте глаз.

«Почему ты молчишь?» – почему-то забеспокоился Доре.

Сквозь широкое венецианское окно в купе медленно втекала серебристая клубящаяся ночь, пропитанная удушливо-сладкой смесью ароматов бензина, раскаленного асфальта и цветущей сирени.

Марго продолжала молчать и смотрела на него так… так…

«Откуда у Марго такие глаза?» – опрокидываясь в неправдоподобно огромные, ярко-голубые омуты, изумленно подумал Доре, – откуда? И лицо! Откуда у неё такое лицо?!»

Ещё мгновение назад до отвращения четкое, теперь лицо женщины дрожало, растворяясь в зыбкой полутьме веранды. И не Марго уже сидела напротив, а та, то ли увиденная, то ли приснившаяся, не имеющая ни прошлого, ни будущего, то ли реальная женщина, то ли его ночная грёза.

Жан попытался встать… спросить… удержать…

«Спи».

И Доре, наконец, заснул.

3

На рассвете экспресс «Марсель-Париж» вполз под крышу Лионского вокзала.

Битком набитый вагон возбужденно загомонил, готовясь выплеснуться на шоколадный асфальт перрона. Более организованные, увешанные баулами и свертками пассажиры уже добрых минут двадцать нетерпеливо переминались в тамбуре, остальные всё ещё судорожно собирались, с нарастающей паникой оглядываясь на проползавшие за окнами семафоры.

Жана притиснули почти к самой спине раздраженного кондуктора.

В последний раз лязгнули колеса, кондуктор откинул подножку и спустился на нижнюю ступеньку.

Поезд засипел и остановился. Кондуктор спустился на перрон.

Жан спрыгнул следом. С удовольствием втянул в себя влажный рассветный туман, чувствуя, как вместе с воздухом в легкие вливается легкое приятное возбуждение.

После раскаленного юга здесь казалось сыро и холодно. В трещинах асфальта скопилась дождевая вода, на металлических полозьях ограничителей налипли намокшие, побуревшие от влаги листья.

Мокро, холодно…

«Дома!.. Наконец-то я дома!..» – выходя на привокзальную площадь, с привычной радостью подумал Доре.

Старенький тряский автобус довез почти до самого дома.

В булочной напротив он прихватил пакет с горячими рогаликами и, перебежав через улицу, нырнул в своё парадное.

– Доброе утро, мадам Жосс!

Консьержка растерянно уставилась на вошедшего. Жан махнул ей пакетом и, весело перепрыгивая через ступеньки, помчался верх.

– Месье Доре, месье Доре! Остановитесь! – тучная консьержка неожиданно проворно выскочила из-за конторки, – месье Доре!

– В чем дело, мадам Жосс? – Доре приостановил бег и перевесился через перила.

Консьержка, казавшаяся отсюда синим матросским беретом, небрежно брошенным на пол подъезда, запрокинула к нему круглую пуговицу лица.

– Месье Доре, будьте добры, спуститесь.

Доре мельком глянул на дверь своей квартиры, пожал плечами и сбежал вниз.

– Ну, что случилось, мадам?

Консьержка смущенно затопталась на месте.

– Зайдите ко мне, месье.

Оставив на конторке пакет с рогаликами, Доре галантно распахнул дверь.

– Только после вас, мадам!

Консьержка поспешно протиснулась в свою каморку и торопливо взгромоздилась на высокий конторский стул.

– Садитесь, мосье Доре.

Доре нетерпеливо присел на краешек старого продавленного кресла.

– Вас ведь долго не было в Париже? – женщина говорила быстро, словно торопясь заполнить словами томившую её паузу, – как прошли съёмки?

– Спасибо, отлично… Да что случилось, мадам?

– Видите ли… – замялась консьержка, – вас так долго не было… – не зная, куда девать глаза, она смущенно уткнулась взглядом в верхнюю пуговицу его рубашки, – хозяин полагал, что вы… что вам… – женщина собралась с духом и выпалила, – вашу квартиру реквизировали.

– Как? – задохнулся Доре. Несколько секунд он ощущал физическую нехватку кислорода, словно его стиснутые волнением легкие раз и навсегда разучились втягивать в себя воздух.

– Комендатура реквизировала вашу квартиру, – сказав главное, консьержка заметно успокоилась, – они регулярно требуют списки всех незанятых квартир, и хозяин вынужден был… Вы же понимаете?

Поглощенный необходимостью заставить свои легкие дышать, Жан только автоматически кивнул головой.

– Все ваши бумаги и э-э-э… – консьержка опустила глаза и густо покраснела, – интимные предметы я собрала, они в вашем большом черном чемодане у меня дома, поэтому если вы…

«Комендатура… реквизирована… вещи… Дьявол!» – наконец протолкнув в себя вдох, а вместе с ним и смысл услышанного, взъярился Доре.

– Какого черта потребовалось комендатуре в моей квартире!?

– Они временно поселили туда нового жильца.

– Кого!?

Женщина испуганно заморгала редкими бесцветными ресницами, покраснела ещё гуще (хотя, казалось бы, больше некуда!), прижала руки к груди и обречено подняла на него глаза.

– Возможно, месье Доре, это ненадолго. И, поскольку вы приехали, комендант…

– Кто!!?

Женщина вильнула взглядом в сторону и замерла, испуганно притиснув к груди руки с судорожно стиснутыми ладонями.

Жан непроизвольно обернулся.

По лестнице спускались ноги в широких военных галифе, заправленных в высокие армейские сапоги. Вслед за ногами появилось туловище, втиснутое в серый мундир. Затем лицо с тяжелым бесформенным подбородком, увенчанное огромной фуражкой с высоко заломленной тульей.

Сорвавшись со стула, консьержка метнулась к конторке, но немец, не останавливаясь, прошел к выходу.

Уже начиная понимать, Доре проводил его мрачным внимательным взглядом, а когда офицер вышел, выглянул в окно, проследив, как тот сел на переднее сиденье поджидавшей его машины.

– Он?

Консьержка виновато кивнула.

– А мои вещи? Мебель? Обстановка? Консьержка молча развела руками.

Доре медленно встал, расправил складки плаща, поднял чемодан.

– До свидания, мадам Жосс. Спасибо. За бумагами я зайду позже. До свидания.

И вышел, забыв пакет с рогаликами на конторке.

4

– Извините, месье Доре, но денег нет, – щуплая белесая кассирша по-мышиному высунулась из окошка кассы, – до конца съёмок директор запретил проводить любые выплаты, а для верности забрал всю наличность в свой сейф. Я очень сожалею, месье Доре. Попробуйте обратиться лично к нему, – кассирша сочувственно уставилась на актера.