Хамза был глубоко травмированным человеком, которого лишили нормальной жизни. Он выжил, но пока так и не смог вернуться к достойному существованию. Он по-прежнему жил теми событиями и не понимал, почему истории, подобные этой, не вызывали криков негодования по всему миру. Теперь Хамза хотел наконец-то услышать этот крик. И тогда все обернется к лучшему, он сможет перевернуть эту страницу и посмотреть в будущее.

Джонас сомневался, что надежды Хамзы оправдаются, но пока не хотел это обсуждать. Фильм не получит отклика, которого так ждал беженец. С тех пор в его стране произошло столько всего… Саддама Хусейна давно нет в живых, и в регионе борются с иными проблемами. Для общественности история Хамзы была вчерашней новостью. Без сомнения, она заслуживала внимания и нашла бы своего зрителя, но за ней не последует оживленных дискуссий, и газеты не поместят ее на первые полосы. Хамза мечтал выступать на ток-шоу, читать лекции и давать интервью. Он надеялся, что обретет исцеление, когда люди разделят с ним его ужасы.

– Вы ведь точно напишете сценарий? – спрашивал он то и дело. – Фильм обязательно снимут?

– Насколько можно судить, все идет по намеченному плану, – отвечал Джонас. – Не беспокойтесь.

Хамза постоянно оглядывался, внимательно смотрел на других посетителей в кафе, впивался взглядом в прохожих за окнами.

– Этот самый инстинкт, знаете ли, – говорил он, – который спас мне жизнь тогда, в Багдаде… Не могу его теперь приглушить. Он всюду со мной, постоянно на взводе.

– Понимаю, – Джонас вежливо кивнул.

Однако то, что Хамза называл инстинктом, давно таковым не являлось. Он видел врагов там, где их быть не могло. Он страдал тяжелыми нервными расстройствами, или даже психозами. И постоянно бежал от ищеек давно умершего диктатора. Когда Хамза поднес чашку ко рту, его руки так дрожали, что кофе пролился ему на брюки. Едва он поставил чашку на блюдце, как снова затравленно огляделся.

Джонасу вспомнились слова доктора Бента, и он вдруг понял, что, в сущности, между ним и Хамзой куда больше общего, чем могло бы показаться. И он, и Хамза пребывали во власти тревог, для которых в действительности не было никаких оснований. Хамза – и Саддам Хусейн. Джонас – и профессиональный и социальный крах. Две совершенно разные истории, два внешне совершенно разных человека…

И все же оба жили с бомбой замедленного действия внутри, и часовой механизм отсчитывал минуты только для них.

– Что теперь? – спросил Хамза.

– Я напишу черновой вариант, – пояснил Джонас. – Разбитый по сценам и главам. Мне уже предоставили подробную запись вашей истории. Как только черновик будет готов, вы сразу сможете с ним ознакомиться. Затем нам нужно будет снова встретиться, чтобы еще раз все обговорить, и после я смогу взяться за окончательный вариант.

– А долго ждать? Я имею в виду, когда будет готов черновой вариант?

Джонас сдержал вздох. Работа обещала быть непростой.

– Это займет какое-то время. Пока еще не решено, будет ли это в большей степени документальный фильм или художественный, и каково точное жанровое соотношение. На следующей неделе у меня встреча с продюсером, где мы подробно обсудим этот вопрос.

Хамза кивнул, но выглядел при этом несчастным. Помимо того, что он жил в постоянном страхе перед мнимой опасностью, очевидно, ему было свойственно предвидеть худшее и с недоверием воспринимать любые слова.

– Это будет не проходной фильм, – сказал Джонас, – а полновесная история, и спешка тут ни к чему.

– Но мы же будем на связи? – удостоверился Хамза.

Наверное, мысль о том, чтобы месяцами торчать в своей мансардной комнатке и томиться в неведении, была для него невыносима. Джонас мог его понять.

– Само собой. Ничего не произойдет без вашего ведома. Вы же центральная фигура происходящего!

Это была невинная ложь. Никто в киностудии не воспринимал Хамзу Халида как центральную или хотя бы важную фигуру. Он продал им права на экранизацию своей истории – и потерял для них всякое значение. Более того, было бы лучше, если б он вообще держался подальше. Так же обстояло с авторами, чьи книги брались экранизировать киностудии: они жаловались на малейшие изменения, вечно пытались что-то изменить и действовали всем на нервы. Хотелось, чтобы они просто угомонились и никуда не лезли. Но, как правило, их не так-то просто было утихомирить или даже припугнуть. Однако в случае с этим напуганным, живущим на грани нервного срыва беженцем все обстояло иначе. До него вообще никому не будет дела. Джонас подозревал, что он, вероятно, был единственным, кто из жалости по-прежнему с ним считался. Он же предвидел, что Хамза прицепится к нему клещом. И если все это выльется в горькое разочарование, Джонас станет свидетелем настоящей драмы.

Он отмахнулся от этой мысли. Еще рано судить, все слишком неопределенно. Пока бессмысленно раздумывать над возможным развитием событий.

Слова о центральной фигуре несколько приободрили Хамзу, в глазах появилась слабая надежда. Он допил кофе, снова торопливо огляделся и произнес:

– Я рад, что мы увиделись.

– Да, я тоже, – ответил Джонас.

Он подозвал официантку, расплатился за себя и за Хамзу и пообещал, вставая из-за стола:

– Я с вами свяжусь.

Хамза тоже поднялся. Джонас заметил, что он может стоять только ссутулившись. Ему невольно подумалось о перенесенных иракцем пытках. Тот мир был так далек от его собственного, невообразимый и непонятный… На мгновение ему стало совестно.

На улице они распрощались. День стоял пасмурный, но в воздухе чувствовалось тепло. Джонас посмотрел вслед медленно ковыляющему Хамзе.

И направился к своей машине.

Еще две встречи. А после можно ехать домой и, собственно, приняться за работу: писать сценарий.

Стелла и Сэмми вошли в дом. Сэмми без удержу болтал в машине; не умолкал он и теперь, взгромоздившись на свой высокий стульчик перед кухонной стойкой. Стелла забрала его из детской группы – сегодня утром кого-то из ребят поздравляли с днем рождения. Это лишний раз напомнило Сэмми о собственном дне рождения – если об этом вообще требовалось напоминать. В пятницу намечалась грандиозная вечеринка, и он с нетерпением ждал этого дня. Уже в сотый раз перечислял, что ему хотелось получить в подарок, и выдумывал самые невероятные игры к вечеринке. Приятно было видеть его таким, полным предвкушения, энергичным и богатым на выдумки. Сэмми мог бы поесть и в детской группе, но Стелла часто забирала его, особенно в те дни, когда Джонаса не было дома. Какой смысл сидеть одной и без всякой охоты возить ложкой по йогурту? Уж лучше пообедать с сыном, порадоваться, глядя на него. На сегодня была картошка фри с куриными наггетсами, его излюбленная еда. Выкладывая на противень замороженный картофель, Стелла вполуха слушала болтовню Сэмми. Но мысли ее были заняты будущим. Она не работала с тех пор, как появился в их жизни Сэмми, но в сентябре он пойдет в школу, и это будет подходящий момент, чтобы вновь наладить собственную жизнь. Ей не хотелось вечно сидеть дома, однако она понимала, что возвращение в профессию будет непростым. Стелла была продюсером в киностудии. Она уже истосковалась по работе, но не строила иллюзий по поводу карьеры и семейной жизни. Не всегда удавалось гармонично их сочетать. Работа на неполный день превосходно выглядела на бумаге, но на практике выходило не так гладко. С другой стороны, Джонас подолгу работал дома. Если все тщательно планировать и всякий раз заблаговременно договариваться…