Повернулся я в другую сторону — а там ещё двое. Те совсем чудные. Головы большие, надбровные дуги массивные, и глаза из-под бровей жёлтым поблёскивают. У этих уши круглые, но сплющенные, к черепушке плотно прижатые. И кожа какая-то желтоватая. Плечищи широкие, шире моих раза в два. И глаза кошачьи. У всех.

Нет, наверное это всё-таки бред.

— Счёт, пожалуйста! — я пошарил в кармане и вытащил смятую бумажку, что мне начальник дал от своих щедрот.

Тут ко мне парнишка молоденький подскочил, в фартуке и с полотенцем через плечо.

Я бумажку развернул и ему протягиваю. Он на бумажку глазами поморгал, взял её двумя пальцами и говорит:

— Это много, господин студент. Нет ли помельче у вас?

— Нет.

Мальчонка к тётке за стойкой отбежал. Вижу — она тоже бумажку мою покрутила, и давай на свет рассматривать.

— Богатый дядя, — вдруг сказал один из ушастых. Голос у него оказался какой-то хриплый и резкий, будто кто ржавым ножом по тарелке провёл.

— Богатый, — согласился его дружок. — Красненькую достал. Толстый человечек. При деньгах.

Смотрю, тётка из-за стойки выбралась, к моему столику подошла, выложила передо мной бумажную денежку синего цвета — а моя была красная — к ней горсть мелочи, и говорит тихо так:

— Ступайте домой, господин студент. Место здесь недоброе, время к ночи. Неровен час, случится чего.

Взял я бумажку синюю, мелочь сгрёб в ладонь. Вдруг чувствую — за пазухой, во внутреннем кармане, зашевелилось что-то. Зашуршало, зацарапалось. Котёнок вылез наружу, сонными глазами посмотрел вокруг и мяукнул. А я и забыл про него совсем.

Вытащил я его, на стол поставил и спросил:

— Возьмёте котёнка? Может, нужен кому?

Наверное, я опять сказал что-то не то.

Тётка аж отшатнулась. Лицо, только что доброе, холодным стало. Зато те, ушастые и мордатые, оживились.

Поднялись со своих мест, обступили меня. Один мне на плечо ладонь положил, к стулу прижал. Ладонь тяжёлая, как чугунная.

— Так, та-а-ак, — другой ко мне наклонился. — Кошками торгуешь? Сам не жрёшь, другим продаёшь?

— Разбогател, красненькими швыряется… — гнусаво добавил ещё один.

Краем глаза вижу, блеснуло сбоку — нож. А тот ушастик, что ко мне наклонился, котёнка цапнул, зубы оскалил:

— Мы их сырьём жрём, с кишками, человечек! Показать?

И пасть разинул. Котёнок запищал. А нож блеснул и в бок мне метнулся.

Тут началось…

Первому ушастому, что котёнка цапнул, я левой в морду двинул. Хорошо так, от души. При этом развернулся, правой нож отбил. Сам со стула упал, перекатился. Нож отлетел на пол, только пальтишко мне на боку наискосок вспороть успели.

Тут они толпой на меня налетели, как собаки на приблудившуюся дворнягу. Я на полу крутанулся, одного под пятку подбил, другого пнул как следует. Они повалились, я подпрыгнул, да скакнул к стене, где полка с чайниками. Чайник ухватил и первому, кто сунулся, зарядил по физиономии.

Слышу, мальчонка-официант у двери верещит, будто режут его. На помощь зовёт, только не поймёшь, кому — мне или этим. Заметил ещё краем глаза, что тётка откуда-то из-под прилавка дубинку вытащила, вроде бейсбольной биты. И к нам двинулась.

Но мне было не до тётки — на ногах ещё трое оставалось. Да ещё подбитые рядом кружат, — шатаются, но боевой дух не потеряли.

Зажали меня в угол, хотел отскочить, да на удар нарвался. Вроде вскользь по скуле прошло, но поплыл я. Это от мордатого желтокожего прилетело — кулаки у них и правда как гири.

Успел увидеть, как тётка надвинулась, дубинкой взмахнула… И темнота.

Глава 4

Просыпаться утром по будильнику — неприятно. Просыпаться за пять минут до будильника — неприятно вдвойне. Снилось мне, будто сижу я на лекции, а рядом со мной секретарша нашего декана. И нежно так мне в ухо шепчет: "Вы отчислены, Воронков… За злостные прогулы, пьянство и нарушение обещаний…"

Потом вдруг секретарша расплывается в дым и превращается в большую, горящую синим огнём кошку. Из густой шерсти летят искры, глаза светятся как фары. Кошка придвигается ко мне вплотную, щекочет усами, тычется носом: "Мрряяу! Мрряяяу-уу!"

Тут я глаза открыл. Смотрю — на мне котёнок стоит, лапами упирается в грудь, смотрит прямо в лицо.

— Мяу!

Тут я всё сразу вспомнил и аж подпрыгнул на кровати. Кровати?!

Кровать, узкая, как в общаге. Комната — маленькая, в одно окошко. Обои голубые, в цветочек. Напротив кровати — стул, столик маленький у стены. На столе таз и кувшин. Пол дощатый, крашеный. Потолок низкий. Тесно, но чисто, и даже уютно.

Почему я не в морге? Или в больничке, весь гипсом облепленный? Те, в забегаловке — с кошачьими глазами, не шутили, а кулаки у них были здоровенные.

Поднялся я с кровати, и едва обратно не рухнул. Всё болит, будто меня грузовик переехал, и не один раз.

Еле-еле дошаркал до столика. Водички из кувшина отхлебнуть — во рту сушняк, не передать словами. Там зеркало стояло — небольшой прямоугольник на подставке. Как раз чтобы бриться и ухо случайно не сбрить.

Глянул я на себя. Поморгал и снова взглянул — внимательно.

— А-а-а-а!!

Проорался и ещё разок посмотрел. Вспомнил шутку: мужик с похмелья смотрит на себя утром в зеркало и говорит: "Я тебя не знаю, но я тебя побрею"…

Потому что не я там отражался. Парень какой-то незнакомый. У меня волосы тёмные, а у этого светлые. И глаза светлые, а у меня — карие.

Лицо у этого чем-то похоже на моё, но другое. Я, конечно, тоже не урод, девчонки не шарахаются, а некоторые даже наоборот. Но этот прям симпатяга.

Хотя синяк на пол-лица, разбитая губа и припухшие покрасневшие глаза красоты не добавляют. Зато сразу видно — вчера чуваку было весело и интересно.

Тут мне в дверь постучали.

— Господин, господин, вы чай пить будете?

Голосок писклявый.

За дверью девчонка. Я её увидел, аж пошатнулся. Такая маленькая, а уже зелёная. Как те, в забегаловке. Росточком мне по пояс, платьице тёмное, шея тоненькая, глазёнки раскосые, и уши торчат.

— Чего тебе? — говорю.

— Меня матушка послала спросить, будете чай пить, или сразу на службу пойдёте? — пищит эта малявка. — А ещё матушка спрашивает, вы за квартиру сейчас платить будете, или до вечера задержите, как в прошлый раз?

Ого! Хотя голова у меня болит и раскалывается, но кое-что соображает.

Как в прошлый раз — значит, я тут не первый день. И меня здесь знают.

— До вечера, — говорю. — Чай