— Ладно, ладно, — добродушно сказал он. — Здесь их нет, а я сказал только, что нечего надеяться, что мы увидим их в Лизье или в этом, как его, — ну, где мы условились встретиться с этим цирком на колесах.

— В Дре. Мы встретимся с ними в Дре.

— Ладно. В Дре. Дай-то боже.

— Они будут там, — сказал Скотт и, вставая из-за стола, командирским тоном добавил: — Заплатишь по счету, Кит.

Это было для меня неожиданностью.

— А сколько? — спросил я.

— О господи, и что вы с Эрнестом подымаете суматоху, когда речь заходит о деньгах! Вот, — сказал он, вынув из пиджачного кармана пухлую пачку мятых французских франков, и бросил ее на стол передо мной. — Расплатись. Сдачу можешь оставить себе.

Я был уязвлен и уже собирался произнести какие-то дурацкие слова вроде: «Мне ваших денег не надо» или: «Я вам не лакей». Но Хемингуэй вовремя спас меня. Он нагнулся над столом и сгреб мятые бумажки.

— Я сам заплачу, — сказал он, — а сдачу возьму себе.

— Ты видишь, — сказал Скотт, — видишь, как Хемингуэй умеет заграбастывать деньги, любые деньги, какие попадутся под руку. Даже мелочь, даже медяки. Ты видел, да?

Скотт ожидал, что один из нас запротестует или согласится, но мы молчали.

— Эрнест становится скаредом потому, что женился на богатой женщине, которая вот уже сколько лет его содержит.

— Скотти, прекрати.

— А ты не оскорбляй Зельду, — ответил Скотт.

— Господи Иисусе, я думал, мы с этим покончили, — простонал Хемингуэй и швырнул деньги на стол. — Мстительный подонок, вот ты кто, — сказал он Скотту и вышел.

Скотт поглядел ему вслед и засмеялся.

— Ты знаешь, Хемингуэй ненавидит свою мать, — сказал он. — Он просто ее не выносит. Вот почему он всегда такой сварливый застолом и уходит злой. Это от нее он унаследовал такие огромные ножищи. Ты заметил, какая у него походка? — Скотт наслаждался, создавая образ своего приятеля, от него разило джином, он смотрел на меня в упор, а я весь обратился в слух. — На войне он был дьявольски храбрым. У него в ногах застряло две тысячи осколков шрапнели. Он был дьявольски храбр. — И, встав из-за стола, он сузил глаза и прошептал мне: — Эрнест весь прострелен на войне. Вот почему с ним так трудно ладить.

Скотту казалось это очень забавным, и он пошел вслед за Хемингуэем, оставив меня расплачиваться по счету, и это уже не казалось мне оскорбительным, потому что я начал понимать их язык и манеру говорить на нем. Но, пожалуй, мало надежды на то, что их дружба сможет долго выдержать такие перепалки.

У меня отлегло от сердца, когда в Дре перед небольшим камен ным «Hotel de France» я увидел машину Мерфи, длинную зеленую «изотту». Я взглянул на эту великолепную машину и почувствовал, что все дальнейшее будет мне в тягость. «Изотта» рассказала мне все о Мерфи. Машина была большая, сверкающая, богатая, красивая, быстрая, надменная и мощная. Один взгляд на нее — и я засомневался, смогу ли я найти общий язык с этими богатыми американцами и с их богатыми женами — и с девушкой-англичанкой по имени Бо.

— На этот раз ты проиграл пари, — торжествующе сказал Скотт Хемингуэю, когда наш «фиат» остановился перед отелем. — Они прибыли точно по расписанию.

— Ладно. Машина-то здесь. — сказал Хемингуэй. — Но я все равно не поверю, пока сам их не увижу.

Выключив тоненько стрекочущий мотор «фиата», Хемингуэй еще с минуту не вставал с сиденья, словно стараясь преодолеть неохоту идти в отель. А Скотт выскочил из «фиата» и вприпрыжку направился к дверям, спуская засученные рукава шелковой рубашки и помахивая изящной черной тросточкой, которую он всю дорогу, сидя на переднем сиденье, держал в руках.

— Будь поосторожнее с Зельдой, мальчуган, — сказал Хемингуэй, когда мы остались вдвоем в машине.

— А что, она действительно ненормальная?

— Когда Зельда была еще маленькая, ее ударила молния в задницу, — сухо сказал Хемингуэй. — И, по-моему, она так и не оправилась.

— Может, мне лучше пойти в другой отель? — сказал я.

— Как хочешь. Но, пожалуй, держись пока поближе к нам и помалкивай, потому что, если ты сейчас исчезнешь, Скотти наверняка проснется среди ночи и решит разыскать тебя, где бы ты ни был, и притащить сюда.

Я принял этот совет всерьез и сказал, что подожду возле «фиата», пока портье не придет за их багажом. Сам я, разумеется, не собирался тащить их вещи.

— Ну и ладно, — сказал Хемингуэй.

Он еще с минуту просидел в машине, словно собираясь с силами, чтобы пойти в отель. Потом сунул свой берет во внутренний карман пиджака, сделал несколько махов руками, как боксер в борьбе с тенью, и вышел вслед за Скоттом в отель.

Уже почти стемнело, я стоял, опершись о теплый тупой нос «фиата» и любовался «изоттой», и вдруг меня охватил восторг перед блесткой красотой вещей, которую можно купить за деньги. Сияющая «изотта» казалась мне огромным бриллиантом чистейшей воды. Первый раз в жизни я видел вблизи и мог осязать эту колдовскую красоту; у меня даже немножко пересохло во рту, так она восхищала меня и пугала. Я подозрительно вглядывался в машину, не зная, верить ли в эту красоту и великолепие.

Моя вера продержалась меньше трех минут — пока на меня не накричал и не обложил как следует какой-то француз с фургона, запряженного четверкой лошадей: он требовал, чтобы я убрал «фиат» с дороги. Пришлось отпустить тормоза и откатить машину на несколько футов в сторону. Теперь я уже убедился, что и Хемингуэй и Фицджеральд забыли обо мне; я взял с заднего сиденья свой маленький чемоданчик, оставил «фиат» там, куда я его откатил, и отправилсяна поиски комнаты.

Комнату я нашел в харчевне за углом (после того как выставил себя абсолютным идиотом, пытаясь объяснить на чудовищном французском языке, чего я хочу) и, бросив на кровать свой чемоданчик, вышел на мощенную булыжником улочку поглядеть на странно усеченный фасад темного кафедрального собора. Скотт говорил мне, что все герцоги Орлеанские похоронены в чудесной часовне на вершине холма Дре, но час был поздний, и я успел только подняться на холм и побродить возле древних стен замка; потом спустился вниз, в тускло-желтый свет уличных фонарей, превративший весь городок в средневековую гробницу. Было уже почти десять часов, когда я вернулся в свою харчевню. Я поужинал полусырой яичницей, единственным блюдом, которое я смог заказать, не делая из себя полного идиота, а потом лег спать.

Примерно в начале первого, в этот предрассветный час — благодать для гуляк — я внезапно проснулся и сел в кровати: кто-то выкрикивал мое имя.

— Кит! Ты где, Кит? Эй! Кис-кис-кис!

Я узнал Скотта, и это был очень буйный Скотт. И тут же вспомнил, как Хемингуэй предупреждал, что Скотт найдет меня, где бы я ни был, и вытащит из постели, поэтому я решил лечь и притаиться, пока он не уйдет.