– Заметано, Джон, – кричит Зак, подхватывая пластиковую коробку. – Увидимся в субботу.

Вдвоем, он и Тик, шагают к выходу из столовой. В надежде не дать ему задержаться у стола Джона Тик тянет его за рукав, но Зак легко высвобождается.

– У меня только один вопрос, окей? – Зак бросает коробку для еды на стол перед парнем. – Что, мать твою, ты ел? – Внезапно он начинает хохотать, едва не лопаясь от смеха. – Должен тебе сказать, воняет это так, будто кто-то до тебя этим уже пообедал, приятель. Я бы на твоем месте был поосторожнее, Джон Восс. Больше никакой кем-то переваренной еды, ладно? Учти на будущее.

В коридоре, где уже столпотворение, Зак в изнеможении прислоняется к стене. От смеха у него слезы текут по щекам. Глядя на него, ребята, оказавшиеся поблизости, тоже начинают смеяться, сами не зная чему. Мрачная Тик остается в меньшинстве. Она уже наблюдала Зака в подобном настроении и понимает: реальная угроза миновала. Он еще долго будет радоваться своему остроумию, а значит, можно без опаски задать ему вопрос:

– Почему тебе всегда нужно быть таким говнюком?

Зак воспринимает ее вопрос как нереально забавный. Его веселье достигает пика: согнувшись пополам, он хохочет, не в силах произнести ни слова.

– Понятия не имею, – хрипит он, обнимая Тик, и они вливаются в бурный поток тел.

Вопреки самой себе, Тик нравится ощущать его руку на своем плече, нравится находиться настолько рядом со множеством сверстников, двигающихся в одном и том же направлении. Она знает, не стоит оборачиваться на прямоугольное окошко в двери столовой, но все равно оборачивается, о чем мгновенно жалеет: не хотела бы она видеть, как изголодавшийся Джон Восс вгрызается в остатки ее сэндвича.

Жанин Роби сидела на краю стойки в “Каллахане”, потягивая минералку с долькой лайма и практикуясь в своей новой подписи – Жанин Луиза Комо — на стопке салфеток, пока ее мать меняла пивной кег. Если только чертов суд в Фэрхейвене не рухнет, – а ведь запросто может, хотя бы для того, чтобы доконать ее, – Жанин и Матёрый Лис скоро поженятся, и она хотела к тому моменту сжиться с этим новым росчерком, а иначе все будет как в новом календарном году, когда добрую половину января автоматически подписываешь чеки прошлым годом. А то и вплоть до середины марта, если ты человек вроде ее мужа Майлза, – минуточку, почти бывшего мужа Майлза. Жанин улыбнулась этой поправке. Хорошо, что не ему придется приноравливаться к новой фамилии и подписи, поскольку вряд ли бы он с этим справился. Если на свете и существовал раб привычки еще более закоснелый, чем ее муж, – минуточку, почти бывший муж, – Жанин такого не встречала. Майлз – ходячая рутина, болтается по раз и навсегда протоптанной дорожке из дома в ресторан, из ресторана в чертову церковь, из церкви обратно в ресторан, а из ресторана обратно домой (когда у него был дом). Однажды ночью, с месяц или больше после того, как они разъехались и Майлз поселился в квартирке над рестораном, он вдруг объявился в ее спальне. Проснувшись, Жанин перепугалась, увидев его у изножья кровати, отбрасывающего тень на нее и Уолта, и ее первой мыслью было, что он пришел их убить. Стянув футболку через голову, Майлз швырнул ее в корзину с грязным бельем, и Жанин поняла: закрыв ресторан, он, вымотанный, приехал к ней по инерции. И не сообразил, где находится, пока Жанин не включила настольную лампу, и тогда принялся впопыхах, словно вор, искать свою футболку. Кто другой на его месте воспользовался бы нечаянно выпавшим шансом и в состоянии аффекта перерезал бы любовникам горло, но, судя по выражению лица Майлза, будь у него нож, он саданул бы только по своему горлу.

Вообще-то он сильно напоминал Жанин пластмассовые фигурки в настольном хоккее, подаренном ее брату, когда они были детьми. На поверхности, изображавшей каток, имелось множество желобков, из каждого торчал пластмассовый хоккеист с клюшкой, двигавшийся по желобку вперед и назад. Подарок оказался не самым удачным. И родители сочли, что Билли пока не дорос до этой игры, потому что первым делом мальчик выдрал фигурки из желобков, полагая, вероятно, что игра будет много интереснее, если игроки смогут перемещаться, куда им захочется, как настоящие хоккеисты. Откуда ребенку было знать, что под “ледяным полем” находились крупные толстые диски, благодаря которым пластмассовые мужчины не падали с ног? Вызволенные из желобков, они выглядели по-дурацки – этакий взвод миниатюрных косолапых солдатиков, вооруженных почему-то хоккейными клюшками. Хуже того, они не могли стоять нормально, как люди. Жанин давно поняла – если бы кому-нибудь удалось вытащить ее почти бывшего из наезженной колеи с целью предоставить ему свободу, результат был бы тот же. На свободе Майлз Роби не смог бы даже стоять прямо.

– Салфетки денег стоят, между прочим, – заметила Беа, когда Жанин извела половину стопки. На оборотной стороне салфетки Жанин удавалось написать Жанин Луиза Комо трижды, а на лицевой только дважды, из-за эльфа, логотипа “Каллахана”. – И что на тебя нашло, скажи на милость?

Взяв свежую салфетку, Жанин расписалась под маленьким ирландским фриком.

– Просто вспомнила про Билли, – объяснила Жанин. – Как вы с папой купили ему настольный хоккей на Рождество.

– Как же, помню, – сказала Беа, оставив полдюжины салфеток перед дочерью и убрав остальные от греха подальше. – Я помню каждую игрушку, сломанную этим ребенком, то есть все до единой, к которым он прикасался. Он в два счета выбил тех кукленышей из их канавок, а потом ревел, пока мы не пообещали купить ему новую такую же игру.

Жанин не особо прислушивалась к ностальгическим речам своей матери. Ее младший брат погиб в девятнадцать лет, раздавленный кузовом автомобиля, который он приподнял домкратом, да и вовсе не Билли был у нее на уме. Она с удовольствием размышляла о недостатках своего мужа – минуточку, почти бывшего мужа, Ходячей Рутины, – а Билли совершенно случайно затесался в ее рассуждения. Воспоминания о младшем брате расстраивали и удручали ее, тогда как размышления о Майлзе радовали и удручали. Удручали, потому что Майлза не переделаешь, радовали, потому что очень скоро она от него избавится.

Закончив украшать автографами оставшиеся в ее распоряжении салфетки, Жанин посмотрела на часы. Занятие в группе аэробики начнется через каких-то тридцать минут, но до этого еще дожить надо. Вторая половина дня была для Жанин наиболее тяжким испытанием, отрезком времени, когда ей нельзя было оставаться одной, и лишь по этой единственной причине она навестила мать, обычно доводившую ее до бешенства. Она по опыту знала: стоит ей войти в спортзал и услышать забойную “Аббу” (“Мамма миа! Он неотразим!” – льется из огромных колонок), и с ней все будет в порядке. Нет лучшего средства для подавления аппетита, чем энергичные физические упражнения, и когда она к четырем закончит занятие в группе с высокой нагрузкой, а потом к пяти в группе с низкой нагрузкой, самые свирепые из ее внутренних демонов будут посажены на цепь. Она сможет правильно поужинать вместе с Уолтом, научившим ее отодвигать тарелку, когда она почувствует, что ее желудок в меру наполнился, а не орудовать ножом и вилкой, пока не наешься до отвала. После разумного ужина она безмятежно дотянет до того времени, когда надо отправляться спать, и тут ее голодные псы опять разлаются, но, измотанная аэробикой, она сумеет послать их куда подальше. Как постоянно напоминает ей Уолт, физическая усталость побеждает голод. Опять же, никто не отменял секса, еще одного превосходного способа отвлечься.