Неожиданно стукнула дверь, и в светелку вместе со студеной сыростью ворвался веселый голос:

– Заходи-заходи, Игор! Полюбуйся на дело рук своих дорогих! Ведь вы́ходили все ж таки! Спасли найденыша нашего!

Бородатый Игор – мужик лет сорока с обветренным лицом и здоровенными ручищами – неловко, боком протиснулся в дверной проем, смущенно кашляя в багровый кулак.

– Здрасьте вам… – приветствовал он Голоту и остановился на пороге.

– Проснулся, поди? – из-за плеча Игора выглянуло знакомое лицо. – Ну, значит, на поправку пошел…

Веста впорхнула в комнату, скинула с себя штормовку, пристроила ее на спинке стула, а сама села на кровать в ногах у Андрея. Тот, почти не дыша, смотрел на нее во все глаза, как на диво, соскользнувшее с красочной страницы новенькой детской книжки.

Игор продолжал топтаться на пороге.

– Значится, бульон в глотку лить не будем? – предположил он хрипло, будто стесняясь собственного голоса. – Спринцовка без надобности уже?

– Сам теперь кушать станет, – заверила его Веста, с умилением глядя на Голоту. – А вот уколы еще поделаем.

– Толку от них… – проворчал бородач. – Только жопа синяя… Вот послушала бы ты меня – и без уколов, одной травкой на ноги бы поставили. Впрок день. А то и два.

– Не спорь со мной, – отмахнулась женщина. – Врача отговорил везти с Большой земли – значит, я и есть доктор.

Игор усмехнулся и заговорщически подмигнул Голоте:

– Врача везти – считай, сразу и тюрьму за ним! Тута огласка – конец. Прав я, парень?

Андрей взглянул на него, но быстро отвел глаза и еле заметно кивнул.

– Иногда и тюрьму предпочтешь, лишь бы выжить, – философски заметила Веста.

– Ага, – еще больше развеселился Игор, – только одежка у него не жилецкая. Костюмчик новенький, в полоску редкую, пошила мне судьба, да перед стенкою…

Андрей поежился. Бородатый циник-весельчак начинал его раздражать. Вместе с тем он понимал, что любая его реакция на происходящее – раздражение, удивление или восхищение – будет неправильной, неуместной. Он никак не мог сосредоточиться на главном: как ему относиться к своему сто первому по счету воскресению и, что еще любопытнее, – к материализации Весты. Было во всем этом что-то невзаправдашнее, словно придуманное неумелым драматургом. Невидимый режиссер в одночасье поместил Голоту в новые декорации, свел с неправдоподобными персонажами, скроил невероятную мизансцену и теперь ждал от него правильной реакции.

Была и еще одна странность, не дававшая Андрею покоя. Не только женщина с прекрасными глазами, но и все эти декорации – светелка, убогий комод, стол с полинялой скатертью, постанывающая печка – казались ему знакомыми, уже когда-то виденными.

– Мне неважно, что ты натворил, – отвлекла его от раздумий Веста. – Любой человек достоин сострадания. Тем более тот, за кем гонится смерть. Он вправе надеяться на милосердие.

– А на прощение? – вдруг спросил Андрей, и сам испугался своего голоса – громкого, без тени слабости и хрипоты.

– Прощает не человек, прощает прокурор, – Игор расплылся в улыбке, обнажив в зарослях бороды неровные, прокуренные зубы.

– Прощает Бог, – серьезно ответила Веста. – Но по его примеру и человек должен научиться прощать.

– Спасибо вам, – выдавил Голота, почему-то переводя взгляд на оленей.

– Спасибо потом скажешь. – Игор наконец снял с себя телогрейку и закатал рукава на рубахе. – А теперь вертайся на бок. Будем обтираться водкой от пролежней.

Веста деловито откинула одеяло, и Андрей машинально опустил руки, чтобы прикрыть наготу.

– Да чего там, – улыбнулась женщина. – Застеснялся… Я ж тебя, окоченевшего, и раздевала и растирала.

– И глазеть-то особо не на что, – хохотнул Игор.

Голота решил, что раздражение все-таки нормальная реакция, и зло повернулся на бок.

Он проснулся глубокой ночью от странного шепота. Будто кто-то звал его по имени. Андрей рывком поднял голову и похолодел. Веста сидела на табуретке, вплотную придвинутой к кровати, и пристально, недвижимо смотрела на него. Ее поза, печальный взгляд, светлое домотканое платье и черная накидка на плечах, дрожащий свет в волосах от играющего в печи огня, занавески на окне за ее спиной и большой лоскут полосатой материи в руках – теперь вдруг стали не смутно знакомыми, а узнанными! Голота открыл рот. Перед ним сидела его Веста с фотографии! Его Веста из старого, так и не досмотренного им до конца фильма! Только теперь Андрей уже точно знал, что полосатая материя в ее руках – это его собственная роба смертника.

– Посмотри на меня, – прошептала женщина, – меня зовут Веста… А тебя, я знаю, Андрей…

– Да, – прохрипел он.

– Послушай меня, – женщина наклонилась к нему. – То, что я тебе скажу – необычайно важно.

Андрей внимал каждому слову, хотя знал наперед все, что она собиралась произнести.

– Твой номер – сорок три! – громко сказал Веста, и ее глаза вдруг наполнились слезами. – Это номер несчастий. И… смерти, которая все время дышит тебе в затылок.

Голота молчал, вцепившись непослушными пальцами в одеяло.

– Ты напуган, – покачала головой она. – Но это пройдет. Ты должен победить смерть. Твой номер – сорок три… Постарайся справиться с этим.

– Победить смерть… – тихо повторил Андрей и закрыл глаза.

Теперь он не сомневался, что события фильма, много лет назад привезенного в его кинобудку и так странно вошедшего в его судьбу, теперь мистическим, неведомым образом повторяются наяву.

Как ни странно, но это ночное открытие успокоило Андрея. Он уже ничему не удивлялся, только жалел, что так и не узнал, чем закончился фильм. «Остров, сокровища, убийства – жуть!» – вспомнил он восторженную рецензию белобрысого Вовки. Остров и сокровища теперь были понятны. Оставалось гадать, что еще зловещее и жуткое вплетет в его судьбу придуманная киношная история?

Хотя Андрей понимал, что делиться своим экстравагантным открытием с Вестой было бы глупо, он все-таки осторожно поинтересовался у нее утром:

– Ты не смотрела фильм «Сорок третий номер»?

Женщина пожала плечами:

– Я уж не помню, когда в последний раз ходила в кино! А телевизора у меня нету…

– А может… – Андрея посетила нелепая догадка, – ты актриса?

Веста расхохоталась.

– Только этого не хватало! Что за фантазии?

– Лицо мне твое знакомо, – задумчиво протянул он. – Вот и предположил…

– Отвернись-ка, – вдруг приказала женщина. – Я оденусь.

Только сейчас Голота вдруг обнаружил, что она ночевала на матраце, расстеленном прямо на полу возле печки. Он неловко поежился под одеялом: