зала заглушался звоном подкованных сапог. — Не растягивайся, не растягивайся…» «Эшелон 2468», — говорила я. «О военных эшелонах справок не даем». — «Товарищ подполковник», — говорила я. «Не даем». — «Товарищ подполковник…» — «Не даем». А команда все бежала и бежала: «Не растягивайся…» «Я ж никому не скажу… Я никому не скажу, — я забегала вперед, чтобы видеть глаза подполковника. — Честное слово, никому не скажу. Никому! Ну, чем хотите поклянусь. Муж там. Вот телеграмма. Может, на час. Может, на десять минут. Может, никогда больше… Товарищ подполковник!..»

М а ш а. Это папа был, да?

Л е н а. Но подполковник оттянул дверь на пружине и скрылся в мужской комнате. Я отошла на шаг, твердо решив ждать. Вдруг дверь, толкаемая изнутри, приоткрылась — и из-за нее выглянул полковник. «2468 Голицыно прошел. Если в Кунцеве не задержат, в 17.20 на Тестовской принимают». — «Ой, товарищ подполковник!» — бросилась я к нему, но — бух! — дверь захлопнулась.

М а ш а. Это был папа?

Л е н а. Когда груженная дровами полуторка, обогнув какие-то бараки, вынырнула на пустырь и из кабины стала видна платформа Тестовская, я к великому своему ужасу вдруг поняла, что эшелон ожидается санитарный. Десятка три машин с красными крестами — и автобусов, и «перевозка больных», и «скорых помощей» — сгрудились у путей. Я сунула шоферу деньги и выскочила из кабины. Моросил мелкий дождик. Поезда еще не было. Санитары попрятались по машинам, а на осклизших досках пустой платформы стояла группа женщин.

На авансцену вышли  ж е н щ и н ы.

Л е н а. Они стояли молчком и, не мигая, глядели в ту далекую точку, из которой летели к нам сверкающие, как клинки, рельсы. Я подошла к ним.

Лена подошла к женщинам. Они посмотрели на нее, но ничего не сказали. Одна из женщин тихо посвистывала.

Здесь никакой эшелон не подходил?

Лене никто не ответил. Насвистывавшая покачала головой.

С в и с т е в ш а я (взглянула на телеграмму). Этот самый. Если в Кунцеве не задержат, сейчас будет.

Ж е н щ и н а  в  ш у б к е. А мне ночью позвонил какой-то голос. Из Винницы. А у нас в Виннице никого. Сказали, что ранение ужасное и чтоб непременно встречали.

М о л о д а я  ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Царица небесная!..

Женщина в шубе, хоронясь от ветра, свернула самокрутку и закурила.

Л е н а. А в какой госпиталь повезут, не знаете?

С в и с т е в ш а я. Да чего не знать? Знаем. Вон красная школа. Она и есть.

С т а р у ш к а  в  м у ж с к о м  п и д ж а к е. А мы недавно письмо получили: жив, здоров.

С в и с т е в ш а я. Вот тебе и жив, вот тебе и здоров.

Ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Матерь божия, заступница, сохрани и помилуй!.. Сохрани и помилуй!..

С в и с т е в ш а я. Помилует она. Жди. Оставь сорок.

Ж е н щ и н а  в  ш у б к е. Что?.. Пожалуйста… (Оторвала заслюнявленный кончик и протянула окурок.)

Гуднул приближающийся паровоз.

Л е н а. Лязгнули двери автомобилей, и из всех машин поползли санитары. Вытаскивали носилки, распрямляли их и поднимали на платформу. И хотя делали они это неторопливо, платформа вмиг была заставлена множеством разнокалиберных носилок. А паровоз оказался маневровый. Он просвистел, не останавливаясь, и скрылся в направлении Москвы. Санитары подняли воротники шинелей и расползлись по машинам.

Ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Носилки-то вымокнут, как людей-то класть?

С в и с т е в ш а я. А им один хрен. Что человек, что мешок с картошкой.

Л е н а. И вдруг все замолчали. К платформе очень тихо подходил состав. Со всех площадок настороженно выглядывали санитарки в шинелях.

На авансцену вышел упитанный  в о е н в р а ч.

В о е н в р а ч. А ну, пройдите, гражданки. Пройдите. Сколько раз говорить надо!

Ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Да наши там.

В о е н в р а ч. Наши, ваши, все они наши.

На авансцену вышла толстогубая высокая  ж е н щ и н а - м а й о р, черные с проседью волосы кое-как заткнуты под ушанку. Обеими руками она прижимала к себе раздутую сверх предела толстую канцелярскую папку, набитую медицинскими картами. Военврач стоял, ожидая ее приближения.

Ж е н щ и н а - в р а ч. Разрешите доложить, товарищ майор. Санпоезд 2468. 520 раненых. Челюстно-лицевые. Четверых не довезли. Майор медицинской службы Романовская.

В о е н в р а ч. Здравствуйте, товарищ Романовская. Как доехали?

Р о м а н о в с к а я. Вот это я понимаю — вопрос. Доехали.

Выбежала молоденькая  м е д с е с т р а.

М е д с е с т р а. Марта Абрамовна, Марта Абрамовна! Это зачем же так делают! Первые два вагона легкие, а их на перрон принимают, а у нас шестой, седьмой, восьмой — трудные, а нас на насыпь. Что ж, на вытянутых руках, что ль, таскать?..

Женщина в шубке дрогнула и решительно пошла туда — к седьмому, восьмому. Романовская, сунув военврачу папку, направилась туда же, медсестра побежала за ней.

Л е н а. А выгрузка шла полным ходом…

Г о л о с. Стой!.. Заноси!.. Еще чуть!.. Еще чуть!..

Л е н а. Из-под шинелей, накинутых как одеяла, выглядывали туго забинтованные головы, и бинт у многих даже не вздымался на месте носа. У кого глаза не были закрыты повязкой, те глядели в небо, а те, у кого и глаза были забинтованы, напоминали огромные тряпичные деревенские куклы. В ногах у большинства лежали вещмешки, у кого-то чемодан, а у некоторых ничего не было. Женщины метались по платформе, разыскивая своих, одолевали вопросами взмокших санитарок, читали фамилии на вещмешках…

На авансцене появилась  ж е н щ и н а — та, что свистела. Вместе с медсестрой они внесли носилки. Поставили, и сестра тут же убежала. А свистевшая опустилась на колени и прижалась к одеялу.

С в и с т е в ш а я. Вот и приехал, вот и приехал, вот и приехал…

По авансцене пробежала  с т а р у ш к а, нелепо тыркаясь в разные стороны и причитая.

С т а р у ш к а. Вот ведь страсти какие… Вот ведь страсти какие…

Л е н а. Я шла от носилок к носилкам, читала подряд фамилии на вещевых мешках.

Г о л о с. Лена!

Л е н а. Он бежал от последнего вагона. Через руку — плащ-палатка, на одном плече — вещмешок. Я бросилась к нему навстречу.

Г о л о с. Елка!..

Из тьмы арьерсцены появился  ч е л о в е к  в шинели и с вещмешком. Лена бросилась к нему. На арьерсцене темно, и лица человека в шинели мы не видим.

Г о л о с. Елка! Елочка ты моя!..

Мимо них проносили раненых.

С а н и т а р. Позволь, позволь!..

Человек в шинели шарахнулся в сторону и увлек за собой Лену.

О н. Двое суток не мог выехать, хоть умри. А тут на счастье санпоезд из Москвы. Еле упросил. Я им за это всю дорогу вслух газеты читал.

Санитары пронесли носилки. Ч е л о в е к  н а  н о с и л к а х  был забинтован целиком. За носилками, обхватив, как ребенка, вещмешок, семенила  ж е н щ и н а  в  ш у б к е. Лена замерла, не в силах оторвать глаз от раненого.

Л е н а. Ты надолго?

О н. В Москву на сутки. К тебе.

Л е н а. А потом?

О н. Вот. Предписание. Явиться в распоряжение начальника военчасти полевая почта 1449.

Откуда-то издалека доносилась музыка. Духовой оркестр играл «Утро красит нежным светом…».

Л е н а. А где эта полевая почта?

О н. В Куйбышеве.