тела и измазанного кровью анука. Змей свился клубком на растерзанной груди хозяйки, подобно преданной собаке, которая не бросает умершего владельца.

Удивляясь, почему она еще что-то соображает, Лала чудовищным усилием положила руку на головку Тика в последнем порыве приласкать верного друга и закрыла глаза. Змеиное тело грело остывающую и липкую от крови ладонь, словно удерживая на черте между старой и новой жизнью. Боль ушла, остался покой, тонко и нежно звенящий в голове. Звон этот вопреки всему не утихал, а, наоборот, становился громче и настойчивее, пока не вытеснил ощущение тепла и мысли о скорой смерти. Боль вернулась, но она стала другой – так нестерпимо свистит в голове, когда рядом подает голос гигантская руфа. Лала поняла, что больше всего ей хочется заткнуть уши.

И она их заткнула. Обеими ладонями. Чистыми и теплыми, без малейших следов крови. Анук возмущенно поднял головку с подушки, а в клетке встрепенулся Джох. В окно смотрел новый день старой жизни.

Лала схватилась за грудь. В вырезе ночной сорочки отчетливо прощупывались короткие тонкие рубцы. Много, больше десятка. Они не болели, но ныли, как потревоженные, почти зажившие ссадины.

– Что за…

Она вскочила и осмотрелась. В комнате был порядок, снаружи привычно шумел проснувшийся мир, и только постепенно сглаживающиеся рубцы свидетельствовали, что ночной кошмар не был просто сном.

Лала взяла свиток с копией Книги Сновидений и долго пыталась сопоставить увиденное с толкованиями. Выходило, что кошмар со свистом руфы в ночь полнолуния – это пророчество, которого нельзя избежать, но можно к нему подготовиться. Четыре Мастера Смерти хотят ее убить и убьют, если им не помешать.

Глава двадцать первая

Мастер Шнэдд ждал за накрытым столом. Бледный, отекший, с огромными синюшными мешками под глазами. Лала иногда лечила таких больных вместе со знахаркой Ширией, поэтому собралась дать совет, но почувствовала резкий запах – на тарелке у Шнэдда лежал сиротливый кусок сыра, посыпанный рубленой зеленью. В темно-зеленой запашистой траве она узнала водогон и удовлетворенно кивнула. Пахнет так себе, но это прекрасное средство от пухлой болезни, необратимых изменений почек.

– Спокойного моря, сестра, – поморщившись при виде клетки с соколом, сказал Шнэдд.

– Спокойного моря, Учитель. Вы больны? – Лала сделала вид, что не заметила недовольства Шнэдда.

– Плохо спал, – отрывисто буркнул он. Пожевал водогон, отчего стал похож на задумчивого вола, потом продолжил: – Твой сокол должен сидеть тихо, а змей вообще быть незаметным.

– Да, конечно! – поспешно согласилась Лала и придвинула к себе стул. Она вдруг поняла, что после странной ночи голодна, как цепной пес, которого для пущей злости кормят раз в два дня.

Этот завтрак совсем не походил на предыдущий. Шнэдд игнорировал обильный стол, хмуро жевал зелень, изредка запивая простой водой. На Лалу он даже не смотрел, разговор не начинал. Море до горизонта было пустым, и очень скоро Лала заскучала.

– Мастер Шнэдд, чем занимаются ваши помощники, когда сутками никто не приходит сюда по морю? – спросила она, подавив зевок.

– Смотрят на горизонт. Читают. Практикуются в метании ножей. Главное – ни на миг не покидать своего поста.

– Я могу сходить за книгой?

– Нет, – быстро ответил Шнэдд. – Надо было сразу.

Лале показалось, что он злорадствует.

– Хорошо. Тогда у меня вопрос.

Шнэдд страдальчески прикрыл глаза, дожевав очередной лист, и кивнул.

– Вам снятся сны, в которых вы умираете так явственно, что по утрам тело помнит все раны?

– Еще как.

– И что вы делаете?

– Как что? Болею.

– И все? – разочарованно спросила она.

– Да. Сновидения несут нам страх, их нельзя принимать на веру. Иначе пора в Пустыню.

– А как же Книга Сновидений? Она же для чего-то написана? – не отступала Лала.

– Для глупцов, которым нечем заняться.

– Мастер Шай думал иначе!

– И где он теперь? – Мастер Шнэдд иронично поднял брови.

Лала не нашлась что ответить. Он вел себя очень странно. Казалось, Шнэдд специально вводил ее в заблуждение. Но сил у него было явно немного, поэтому она решилась:

– А у меня во сне, например, мой анук убил двух мастеров Смерти сегодня, – между делом сообщила она, намазывая юговое масло на лепешку и незаметно следя за Шнэддом.

Смотритель не вздрогнул, не моргнул и вообще никак не отреагировал. Дыхание его было ровным. Слишком ровным с учетом того, что водогон как раз таки ускоряет дыхание и сердцебиение, чтобы лишняя вода быстрее покинула тело. Стремление казаться равнодушным выдало его.

Лала отложила надкусанную лепешку.

– Это вас во сне укусил мой змей?

– Нет! – быстро ответил Шнэдд и отвернулся.

– Учитель, я клянусь, что не хочу вам зла и не позволю Тику убить вас. Помогите мне найти семью, и я вообще исчезну. От меня Совету больше хлопот, чем пользы, ну признайтесь!

– Я не должен тебе никаких признаний! И вообще никому ничего не должен! – Он по-прежнему смотрел в сторону. – Мое дело служить Маяку и безопасности Шулая.

Лала вздохнула и закончила трапезу в полном молчании. Годы, прожитые в Пустыне, научили ее ждать.

Смотритель больше не притронулся к пище. Он тяжело поднялся, внимательно изучил горизонт через трубу и вздохнул:

– Я нуждаюсь в отдыхе. Не своди глаз с моря. Любой парус на горизонте – сразу, не задумываясь, открываешь Гнездо Луча и зовешь меня.

Только к вечеру, когда море посветлело, он поднялся из своей комнаты и застыл на пороге. Лала успела выпустить Джоха полетать, но забыла накрыть клетку. Судя по всему, Мастер Шойду ни с кем не поделился тайной ее сокола – выпученные глаза Шнэдда говорили сами за себя.

– Синий?!

– Да, – коротко ответила она. Поздно было кидаться к клетке с накидкой.

– Ты… а… Мастер Шойду знает об этом?

Лала молча кивнула. Вопреки ее ожиданиям Шнэдд вдруг улыбнулся. Но странная это оказалась улыбка, злорадная.

– Как же он допустил, чтобы синий сокол принадлежал кому-то иному, кроме него?

– Пришлось допустить. Я спасла ему жизнь. После того как он чуть не отнял мою.

Болезненной томности опухшего Смотрителя как ни бывало.

– Спрячь его, сейчас Шимен принесет ужин. И ты мне расскажешь все. Без утайки. Если, конечно, ждешь моей помощи.

Лале казалось, что она в сотый раз проговаривает свою историю. С течением времени прожитое бледнело, густо замазанное новыми событиями, и не выглядело настолько важным. Шнэдд изредка кивал или удивленно вскидывал брови, но не перебивал. Лала говорила все быстрее, словно хотела поскорее закончить. Она вдруг поняла, сколько людей появились в ее жизни с момента побега из замка Фурд. Почти каждый влиял на ее жизнь, усложнял или упрощал, а то и делал невыносимой. Но они не задерживались рядом. Уходили или… умирали. Воспоминание о верном Чигише, для которого она была неистовой надеждой на новую жизнь, ранило больше всего. Шурн, нелепый и непонятно умерший, тоже уколол душу ледяной иглой.

Разговор, похожий на исповедь, неожиданно оказался очень полезным. Лала будто со стороны посмотрела на себя, оценила поступки и пути к цели, которые она выбирала, и поняла, что одна не справляется. Поэтому в конце своего рассказа