– Где мне найти ведьму?

Орфей чувствовал, как вздымаются в нем слова, которым не терпится обрести жизнь. Слышал их нашептывание. Они каркали, как во́роны, лаяли, как бешеные псы, выли, как голодные волки. Уже так долго приходилось ему их слышать.

Слуга зажал монетку в кулаке.

– В лесу… они всегда в лесу. В стороне от торных троп. Но бывают добрые, а бывают злые.

Отлично.

– Где мне найти злую? – спросил Орфей.

Пять лет спустя

Небо полыхало. Сажерук любил иной раз утопить ночь в пламени. Зарницы его огня распускались среди звезд алыми бутонами, будто маков цвет, что пробивается на полях сквозь белое кипение сердечника.

Фенолио стоял у окна своего чердака и наслаждался зрелищем. Он снова обитал под крышей Минервы. Простая комнатушка дарила ему домашний уют, какого ему не удавалось найти нигде больше, а ошеломительный вид не шел ни в какое сравнение с тем, что открывался с горы, – в особенности ночами, когда Сажерук создавал сцену для своей красавицы-жены. Если уж танцевать для Уродины, Роксана предпочитала делать это под расшитым пламенем небом.

Сажерук и Роксана… Фенолио уже давно перестал именовать их своими творениями. Он отрекся от убеждения, что миры и их обитателей можно создавать из слов. Из слов можно расставлять на них силки, это да. Ловить их эхо в созвучия гласных и согласных. Но создавать их самому? Нет. Жизнь не способна сама собой родиться из чернил. Пальцы великана научили Фенолио смирению, как и лесная дорога, усеянная мертвыми телами солдат, и не в последнюю очередь – дочь Змееглава, чье мудрое правление он и предугадать не мог, когда писал об одинокой безобразной девочке. Но пусть даже полотно этого мира ткало себя само (или же его производил некто, предпочитавший оставаться в тени), Фенолио не возражал, если кто-либо, преисполнившись благоговения (и с легким содроганием), величал его Чернильным Шелкопрядом. Слишком уж это льстило его самолюбию, к тому же ему и в самом деле время от времени удавалось снабдить ткань мира сего парочкой дополнительных вышивок. Здесь – чуточку приукрасить, там – слегка подбавить цвета…

Вот оно! Цветы Сажерука извергли свою огненную пыльцу на темный бархат ночи. Косяк лебедей летел по небу – белые искры вместо крыльев. Да, он был очень изобретателен, создавая декорации для танца Роксаны, когда Виоланта просила супругов порадовать ее подданных своим искусством. В такие ночи городские ворота Омбры оставались широко распахнутыми, и люди стекались отовсюду, чтобы подивиться на танцовщицу, пляшущую с огнем. Фенолио пару раз сам затесался в толпу зрителей, но мало-помалу толчее на городской площади стал предпочитать вид из окна Минервы.

Хотя март был уже на исходе, воздух оставался по-зимнему холодным, а старые кости Фенолио противились любым его попыткам изгнать ревматизм при помощи слов. Зелья Роксаны помогали чуть лучше – еще одно доказательство здоровых корней и реальности этого мира.

А ты стареешь, Чернильный Шелкопряд, стареешь…

В старости прятного мало, где ее ни встречай, и он не хотел оказаться ни в каком другом краю, хотя подчас ему не хватало утренней газеты за чашечкой эспрессо, которыми он прежде наслаждался трижды в сутки. Просто скандал, что кофейные бобы до сих пор не прижились в Омбре. Чай да вино – это все, что можно отыскать на рынке. Ну что ж, счастье полным не бывает, хотя Фенолио всегда было трудно смириться с этим правилом.

Кто-то постучал в дверь. Звук был такой, словно по дереву колотили горлышком бутылки.

Господи, этот стеклянный непоседа в один прекрасный день расколет сам себя!

Изобретение стеклянных человечков Фенолио упорно продолжал приписывать себе, хотя Мегги любила поддразнивать его дикими особями, водившимися в трущобах. Допустим, они не выказывают ни малейшего желания очинять перья и вообще являют собой ходячее противоречие его замыслу – ведь Фенолио придумал этих существ исключительно в помощь поэтам. Да и не все ли равно, сам он или кто другой ответствен за создание стеклянных человечков, – факт, что их писк становится абсолютно неразборчивым, когда они приходят в волнение! И этот факт, без сомнения, лишнее подтверждение того, что стеклянные человечки – бесполезные существа и глупое изобрение.

– Ну давай, рассказывай уже. Чего ты опять разбушевался? – накинулся Фенолио на Розенкварца, затворяя за ним дверь. (Даже этого они сами не могут.) – Коровья лепешка на мостовой? Снова клюнула курица? Вот увидишь, в один прекрасный день из-за какой-нибудь ерунды от тебя останется лишь груда осколков!

За окнами Сажерук восславлял красоту и искусность своей жены, огнем выписывая в небе охваченный танцем силуэт Роксаны. Ее рука схватила серебряный мяч луны.

– Чертов мутно-серый мерзавец!.. – пыхтел Розенкварц. – А я-то надеялся, что больше никогда не увижу его гнусную рожу. Да чтоб ему стать кучкой осколков! Осколков в какашках блохастой дворняги!

И о ком это он там распространяется? Никак о стеклянном человечке, оспорившем его первенство на руку и сердце одной стеклянной дамы? А хотя нет: тот был совсем не серый, а синюшный, словно фиалка (вот ведь неудачный цвет для стеклянного человечка).

– Что ж, надеюсь, ты не намерен вступать в рукопашную с твоим соперником, – сказал Фенолио, возвращаясь к окну. – С переломанными руками ты потеряешь всякую ценность не только для меня, но и в глазах бледно-желтой игольщицы, которая вскружила тебе башку.

Объект страсти Розенкварца трудился на Беатрису Соммафиллу, швею, по которой сохли почти все мужчины человеческого роду-племени в Омбре. Даже Фенолио посвящал ей стихи… Любви все возрасты покорны…

С проворством паука Розенкварц вскарабкался по комоду, стоявшему рядом с конторкой Фенолио. Смотреть на разошедшегося стеклянного человечка снизу вверх было просто невыносимо. Но и на комоде он выглядел не менее нелепо. До смешного ничтожное созданьице. Хотя способность стеклянных человечков лазать поистине впечатляла.

– Опять ты не слушаешь, что тебе говорят! – проворчал Розенкварц. – Ваш брат человек никогда к другим не прислушивается! В ваших неотесанных головах уйма места, а толку-то? Халцедон! Это был Халцедон, стеклянный человечек Орфея! Думаю, ты помнишь еще это имя? Халцедон сидел на плече человека, по виду еще более ушлого, чем он сам. И так таращился на танцовщика с огнем, будто хотел пробуравить в нем дыру своим остекленевшим взглядом.

Снаружи умирали языки пламени Сажерука, и ночь становилась черной, словно уголь.

– Чушь, ты наверняка обознался. – К глубокой досаде Фенолио, голос его дрогнул. – Стеклянные человечки все на одно лицо! Да и серый не бог весть какой редкий цвет.

– Все мы на одно лицо, значит?

И Розенкварц обрушил на голову Фенолио бесконечную тираду, величая по-всякому и своего хозяина, и всю человеческую породу в целом. Без сомнения, он слишком засиделся в рыночной таверне, где хозяйка держит для стеклянных человечков дюжину крошечных стульчиков на стойке бара. Она наполняет им пару наперстков своим дешевеньким винцом, чтобы те записывали колкие частушки, которые она слагает для проезжих музыкантов.