На главной улице стояла церковь Преображения Господня, на ней было написано: «Клуб», «Сельсовет», «Парикмахерская». Зябкин перекрестился, толкнул тяжёлые врата и оказался в удивительном пространстве: в полумраке потрескивали тоненькие свечки, к окну были придвинуты кресло русский ампир, высокое зеркало на ножках. «Побриться!» – крикнул танкист. На него с одобрением посмотрели святые со стен и потолка. Вышел молодой парикмахер в подряснике, смиренного вида, с длинными кудрями. У него не было левой руки, рукав был заправлен за пояс. «Побриться!» – вновь гаркнул Зябкин. Парикмахер замотал его полотенцем, аккуратно намылил и от виска к челюсти, от подбородка к губам отшлифовал лицо. Вытер пену, освежил клиента самогонкой. Зябкин оттаял, задремал в удобном кресле в медовой тишине.

Прибежал мальчик, он искал командира экипажа: связной доложил, что фашист идёт к деревне, необходимо срочно создать заградительный отряд с целью ликвидировать врага. Преображённый Зябкин поспешил к танку. Заика и Пятачков уже были готовы умереть за Родину. БТ-7 овражками пробрался к Горюнам и притаился в лесочке. Шла немецкая колонна бронетехники. Экипаж Зябкина подпустил противника на близкое расстояние, совершенно неожиданно выскочил из засады и открыл огонь. Немцы в панике смешались, они-то думали, что наши давно ушли из Горюнов. Зябкин дал несколько залпов по центру колонны, попал в полевую кухню. Тяжёлый смрад повис над новгородским разнотравьем, поплыл от Горюнов к Грязнухе: у фрицев на обед была тухлая капуста. Противник, не ведая, что с ним вступил в противоборство один лишь потрёпанный танк, развернулся и поспешил за подкреплением.

Экипаж Зябкина и заградительный отряд Грязнухи ждали боя. Надо было обмануть фашистов. Хладнокровный тактик Зябкин приказал ставить чучелки – так он называл сделанные на скорую руку муляжи огнестрельных орудий. Танкисты с бабой Маней и Кузьмой Ивановичем нарубили берёзок, окорили, воткнули в кусты. Издали казалось, что это готовые к бою пушки. Сами кусты грубо замотали маскировочной сеткой – дурак сразу поймёт, что там спряталась артиллерия. На подъезде к Грязнухе установили десяток таких обманок.

Утром из тумана поползли к Грязнухе немецкие танки, за ними со стрёкотом двигалась мотопехота. Одураченный фашист стал палить по чучелкам, а БТ-7 снова выскочил из засады, снова шарахнул по центру колонны, подбил бронетранспортёр, перешёл на третью скорость и врезался в немцев. Экипаж Зябкина уничтожил суммарно три танка и десять мотоциклов. Пехота разбежалась. Заика, Пятачков и Зябкин вылезли из машины и бросились преследовать врага, стреляя из автоматов. Танкисты обратились к магии четырёх русских слов, они кричали громко и страшно – как древние воины из рода дракона.

Зябкин влюбился в бабу Маню и прямо на танке повёз её в сельсовет, чтобы вступить в законный брак. В непростых фронтовых условиях Кузьма Иванович как старейший житель Грязнухи взялся зарегистрировать Маню и Зябкина. Этот брак никоим образом не противоречил советскому законодательству: баба Маня уже четыре года как достигла брачного возраста. Кузьма Иванович объявил молодых мужем и женой и потребовал пятнадцать рублей госпошлины.

Экипаж аса Зябкина отправился дальше гнать врага, проявил исключительное мужество и героизм, погиб в полном составе на поле боя.

В поднебесном колхозе «Верный путь» ас-механизатор Зябкин вёл социалистическое соревнование за повышение эффективности сельскохозяйственного производства. С напарником Алкашом они первые применили ночную работу и заправку двигателя на ходу. Полавские стахановцы били рекорд за рекордом, обработали 13542 гектара при норме 1600 гектар. Общая статистика их трудовых подвигов такова: за 77 лет работы они выполнили 8938 сезонных норм.

Высунувшись из кабины СТЗ-3, Алкаш внимательно смотрел на Землю – как там дела, что нового? Козёл с чувством глубокого удовлетворения отмечал послевоенные высокие темпы восстановления сельского хозяйства новгородской: выращивание зерновых и зернобобовых на фуражные цели, развитие свиноводства и молочного скотоводства. Посевные площади Алкаш определял на глаз. В 1959 году они занимали 567 тысяч гектар, при Ельцине стали резко сокращаться, при ВВП уменьшились в четыре раза. Передовик Алкаш недовольно качал рогами.

Пёстрая карта новгородской затянулась зеленью. Рухнули избы с тройной резьбой, белыми русскими печками, кружевными подзорами и архивами чёрно-белых фотографий. Деревни, чудом пережившие самую страшную войну, тихо исчезли в наше мирное время. Алкаш их оплакивал трагическим блеянием.

На болоте наблюдалось шевеление: по кочкам прыгали два немца – зондерфюрер Виллих и Вальтер Хаузен, они страшно веселились и пели «Ах, мой милый Августин». Акулька Дура собирал мох для конопатки, однако всё не мог наполнить свой мешок, хоть и пихал туда не только сфагнум и кукушкин лён, но и пушицу влагалищную, и осоку, и очеретник, чернику, бруснику, багульник и прочие болотные и лесные кустарнички. Шли годы, а сидор не наполнялся. Алкаш видел, как расстрелянный Акулька пугает немецких парней – неожиданно выскакивает из-за ёлки, вылезает из болотного колодца. Чувствительный зондерфюрер падал в обморок, Хаузен лез на дерево и вопил: «Дядюшка, это же я, внучатый племянник вашей Алиеноры!» Сжалившись, Акулька отменял казнь фашистов и, чертыхаясь, шёл дальше собирать конопатку. Вальтер отпаивал зондерфюрера гнилой водицей. Виллих стонал и охал, но вскоре к нему возвращались бодрость и прекрасное настроение. Обнявшись, друзья гуляли по болоту и, заливаясь смехом, вспоминали, как ловко поспособствовали искуплению грехов Алиеноры Аквитанской.