Николя задался вопросом, что произошло сегодня ночью. Быть может, ему все приснилось? Однако подробности, всплывавшие у него в памяти… К тому же он насквозь пропитался легким ароматом чужих духов, а его тело прекрасно помнило прикосновения другого тела. Судя по насмешливому тону, проницательный Семакгюс тоже понял, что ночь он провел не в одиночестве. Да он и сам готов посмеяться над собой. Неужели кому-то пришло в голову устроить на него покушение единственно для того, чтобы поставить его в беспомощное положение? Как было тогда, с Сатин… Он почувствовал, что вполне в состоянии добраться до Парижа. Корабельный хирург не возражал.

Натянув адмиральскую рубашку, ибо его собственную расщипали на корпию, Николя облачился в свой запятнанный кровью фрак и спустился попрощаться с хозяином дома, сердечно его приветствуя, граф д'Арране снова напомнил, что он может располагать его домом как своим собственным. Эме не показывалась; впрочем, час был ранний. Отъезд прошел без приключений, путь открывался безопасный и свободный. Чтобы избежать повторного нападения, слуги всю ночь несли караул вокруг дома. Триборт радостно приветствовал гостей, и Семакгюс заключил, что в этом доме у них появился друг, на которого в случае необходимости можно положиться.

Поглощенный наблюдением за хирургом, дабы мгновенно пресечь даже малейшие намеки на события прошедшей ночи, Николя не ответил на приветствие слуги. Время от времени он спрашивал себя, не приснилось ли ему ночное приключение? Однако воспоминания и следы посещения мадемуазель д'Арране пребывали настолько ощутимыми, что в сон не верилось никак. Понимая, что возможные последствия случившегося нельзя обдумывать на горячую голову, он решил пока забыть об этом. Его обуревало слишком много противоречивых чувств, и вдобавок щепетильность упорно нашептывала ему, что он предал доверие графа д'Арране и нарушил законы гостеприимства.

Друзья молча доехали до гостиницы «Бель Имаж». Николя переоделся и расплатился по счету. По пути в Париж он притворился, что спит, и Семакгюс не стал нарушать его покой. Когда экипаж проехал заставу Конферанс, он встряхнулся, словно конь перед препятствием, и попросил отвезти себя в Шатле. Терять времени больше нельзя, необходимо дать новый толчок расследованию. День начинался, и он надеялся, что Бурдо уже на месте.

Действительно, инспектор с серьезным видом встретил его у дверей дежурной части; он сообщил, что ранним утром, на берегу острова Лебедей, обнаружена третья жертва убийцы «с рукой».

В пылу сраженья горячность правосудью не подмога.

Петрарка

Семакгюс пожелал принять участие в осмотре места происшествия и предоставил свой экипаж в распоряжение обоих сыщиков. Не упуская ни единой мелочи, Николя поведал друзьям обо всем, что произошло в Версале, и о новых фактах, вскрывшихся в процессе расследования. Его открытие, касающееся искусственной руки герцога де Ла Врийера, поразило обоих. Инспектор предположил, что речь идет о главной улике, сказал, что такая улика, скорее всего, заведет следствие в тупик, а потом задал вопрос, который уже не раз задавал себе комиссар: почему дело поручили именно ему, Николя, верному соратнику Сартина?

Семакгюс предположил, что министр либо намеревался жестко контролировать расследование, а потому поручил его тому, кого хорошо знал, либо он, действительно, считал случай крайне запутанным и был уверен, что никто, кроме Николя, не сумеет распутать все нити. На это Николя ответил, что в таком случае вышеозначенный министр должен был бы быть с ним предельно откровенен, чего, однако, не случилось. Последовало долгое молчание: друзья предавались собственным размышлениям. Экипаж проехал через мост и теперь ехал по набережной; миновав кварталы Бо Гренель и Гро Кайу, путь его лежал в предместья, выросшие в нижнем течении реки.

Николя вырвался из плена мечтаний.

— Откуда вы узнали о третьем трупе? — спросил он.

— Я велел всем комиссарам, инспекторам и караульным сообщать в дежурную часть обо всех женских трупах, — ответил Бурдо.

— Вам уже известны какие-нибудь подробности?

Мозг пронзила кощунственная мысль: необходимо проверить алиби причисленного к подозреваемым герцога де Ла Врийера.

Бурдо замялся.

— Честно говоря, они ужасны. Труп нашли… да вы наверняка знаете, что это за место. Для пропитания парижан в город пригоняют сотню тысяч быков, после забоя остаются четыреста тысяч копыт, не считая рогов и кишок. Все эти останки собирают в кучу, забрасывают на телеги и везут на остров, где отходы от бычьих туш сваливают в котлы, под которыми никогда не гаснет огонь. От выварки получают масло для ламп, кинкетов и ночников, масло для жарки, которое хозяева приобретают для людских, а также смазку для колес различных механизмов. И это адское место называется островом Лебедей!

— Ну и название для столь неароматного уголка! — воскликнул Семакгюс. — Судя по миазмам, которые все сильнее бьют нам в нос, мы к нему приближаемся. Да, тут воняет почище, чем в клоаке!

Экипаж свернул вправо, к маленькому горбатому мостику, перекинутому через канал, отделявший остров от берега. Среди чахлых кустиков, перемежаемых кривыми тополями, стояли несколько сколоченных на скорую руку строений, тонувших в клубах дыма. Впереди они разглядели лошадей, носилки, пустую телегу и группку людей, похоже, ожидавших именно их.

Николя узнал Рабуина, без сомнения, посланного Бурдо охранять место преступления, и караульного пристава Барольо, к помощи которого ему не раз приходилось прибегать во время расследований. Краснолицый толстяк, то и дело утиравший струившийся со лба пот, о чем-то оживленно рассказывал толпившимся вокруг него людям. Пристав направился навстречу к новоприбывшим.

— Очень неприятное дело, господин комиссар, — заявил он вместо приветствия.

Он повел их в маленький дворик, где стояла тяжело груженная телега, запряженная серой клячей. Груз был прикрыт старыми тряпками, однако распространявшаяся из-под них затхлая вонь не оставляла сомнений относительно его природы. Позади телеги высился частокол, скрывавший гигантский котел, откуда валил густой черный дым.

— Здесь перерабатывают рога, копыта и остатки требухи, — объяснил подошедший Рабуин.

С помощью пристава он сдернул с телеги тряпье. Вонь стала еще сильнее. Бурдо вытащил трубку и живо раскурил ее. Достав табакерку, Николя схватил понюшку и вскоре с наслаждением начал чихать.

Сваленные вперемежку копыта, рога и прочие несъедобные останки покрывал плотный черный слой осенних мух, отчего разглядеть что-либо в подробностях возможности не представлялось. И все же, приглядевшись, они различили бледное, пожелтевшее лицо, смотревшее на них мертвыми глазами. На этом юном, почти детском личике застыло выражение ужаса и изумления. Скорее всего, тело сбросили на ужасную кучу откуда-то сверху. Николя приказал снять труп с телеги. Призванные на помощь рабочие, вооружившись деревянными лопатами, аккуратно поддели его и опустили на носилки. Размахивая сорванной с куста веткой, чтобы отогнать назойливо жужжащий перед лицом рой мух, Семакгюс склонился над телом.