года, а я по-прежнему ни то ни се в том, что касается моего статуса в Италии и отношений с бенгальцами.

– То есть?

– Понимаете, я не такой, как они. У меня все другое: выговор, манеры, истоки. Меня выдает бангладешский акцент, а потом еще выясняется, что сюда я попал, не изведав тягот и мытарств, какие выпали на долю других бенгальцев. Они не держат меня за своего и не извещают, что, к примеру, какой-нибудь лавочник ищет посыльного, а гостинице требуется уборщик туалетов. Я бы с радостью взялся за любую работу, хотя дома презрительно отверг бы должность конторского клерка. А здесь я готов доставлять пиццу и мыть посуду. Сейчас мне уже самому не верится, что когда-то я был управляющим в костюме и галстуке.

– Так, может, лучше вернуться домой? – сказал я. – Наверняка родственники подыщут вам достойную работу.

Палаш грустно улыбнулся, глаза его влажно блеснули.

– Это невозможно. Родные не знают, что я бросил учебу и еле-еле свожу концы с концами. Для отца с матерью невообразимо, что их сын берется за поденную работу. Они думают, я хожу на лекции, пишу курсовые. Сказать им правду – значит признать, что все это время я их обманывал и они не зря противились моему отъезду. Выходит, я совершил ужасную ошибку, не послушав их совета. В погоне за мечтой я разрушил свою жизнь.

– Получается, ваша мечта – своего рода проклятие?

– Наверное, – вяло согласился Палаш. – Но мечта есть у всех, и что она такое, если не фантазия? Взгляните на всех этих гостей Венеции: что привело их сюда, как не фантазия? Они полагают, что добрались до сердца страны, где пропитаются итальянской историей и отведают настоящей итальянской еды. Понимают ли они, что эту возможность дают им люди вроде меня? Это мы готовим для них блюда, моем за ними тарелки и застилаем их постели. Итальянцы этим больше не занимаются. Это мы подпитываем пожирающие всех фантазии. А почему бы нет? У всякого человека есть право на фантазию. Оно чуть ли не главное человеческое право, отличающее нас от животных. Стоит включить смартфон или телевизор, как реклама начнет убеждать, что нужно потворствовать своим желаниям и гнаться за мечтой: “Возможно все!”, “Возьми и сделай!” Смысл этих посланий один: ты должен осуществить свою мечту! Спросите какого-нибудь итальянца, и он поделится своей фантазией о поездке в Южную Америку, чтобы увидеть Анды, или о путешествии в Индию, где дворцы и джунгли. Если ты белый, никаких проблем – езжай куда угодно, делай что хочешь. Иное дело – мы. Когда я задаюсь вопросом, почему я так рвался в Финляндию, ответ прост: потому что в этом мне было отказано, мир говорил “нельзя”. А запретный плод сладок.

Я слушал Палаша и постепенно узнавал в нем себя. Вспомнилась моя юношеская неуемность, вскормленная иным мощным источником мечтаний – романами, которые я читал запоем, особенно те, где рассказывалось о дальних странах. Я припомнил себя подростком, неустанно рыскающим по проулкам и задворкам Калькутты в поисках дешевых изданий (видимо, Альд Мануций подумал обо мне, наладив выпуск недорогих книг, к которым я пристрастился не меньше, чем нынешнее поколение к смартфонам).

Цены в немногочисленных книжных магазинах Калькутты тех дней мне были не по карману, а потому я зачастил в библиотеки и лавки букинистов. Наверное, чтение было способом вырваться из тесноты окружающего меня мира. Но, может, потому-то он и казался тесным, что я был жадный читатель? По силам ли хоть какой-нибудь реальности соответствовать мирам, существующим только в книгах? В любом случае, литература сотворила со мною именно то, что предрекали противники “любовных романов”, получивших широкое распространение в восемнадцатом веке, – она породила беспокойные мечты и желания, в буквальном смысле отрывавшие от родных корней.

Если такой силой обладают простые слова, что же говорить о фото и видео, бесконечно мелькающих в ноутбуках и смартфонах? Коль верно выражение “Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать”, то какую же власть имеют изображения, проникающие со всех уголков земного шара! Какие мощные мечты и желания они порождают! И среди них – охота к перемене мест.

На закате неожиданно появились штук двадцать дельфинов, которые стали резвиться в пенистом следе, оставляемом “Луканией”. Их игры впечатлили даже Пию.

– Это полосатые дельфины, – сказала она. – Похоже, мы установили рекорд, в один день встретив больше половины видов китообразных, обитающих в Средиземном море. Невероятно!

– Может, нам явлено чудо? – лукаво спросила Чинта.

Пия нахмурилась.

– Вовсе нет, просто чуть необычно. Хоть я уже бывала в местах, где в течение часа встретишь дюжину разных особей.

Игры дельфинов привлекли на палубу зрителей, выражавших свой восторг криками и аплодисментами, и животные, как будто переняв их настроение, раз за разом выдавали серии акробатических фигур и при этом косили глазом, словно проверяя производимое впечатление.

– Те еще артисты, – неодобрительно сказала Пия, – им бы только поиграть на публику.

– Коли так, не говорит ли это о том, что они понимают человеческую натуру? – спросил я.

– Не говорит, – отрезала Пия. – Просто у них такой характер.

Представление, устроенное дельфинами, возымело благотворный эффект на пассажиров “Лукании”: мрачные предчувствия схлынули, уступив место общему веселью. Народ причащался вином и граппой, на камбузе исходили паром кастрюли с пастой – католические филантропы явно подготовились к походу. Вскоре над палубой поплыли мелодии в исполнении гитары и аккордеона, временами поддержанные песенными строчками.

Вечер был ясный, светила яркая луна. Близилась ночь, но дельфины не отставали от судна и высоко выпрыгивали из воды, словно приглядывая за путниками.

Пия принесла вино и тарелки с щедрыми порциями пасты. Мы сели рядышком, укрыли колени термоодеялами и, молча чокнувшись стаканами (одноразовыми и органическими), принялись уплетать наш ужин, то и дело слегка соприкасаясь плечами.

Расправившись с едой, Пия отложила вилку и спросила:

– Скажите, Дин, вы смогли бы жить еще где-нибудь, кроме Нью-Йорка?

Я уж было ответил “нет”, но вспомнил слова Чинты о душе, приоткрывшейся на щелку, и насторожился.

– Почему вы спрашиваете?

– Мне подумалось, что вам может понравиться Юджин. Там хороший климат, отличная библиотека. Как-нибудь стоило бы проверить.

– Даже не знаю. А где я буду жить?

– Наверное, у меня, в моей гостевой комнате, – нерешительно проговорила Пия.

Я боялся, она услышит, как заколотилось мое сердце. Понимая, что неосторожным словом могу оттолкнуть ее навеки, я ограничился нейтральной фразой:

– Что ж, можно попробовать.

– Знаете, если Юджин вам глянется и вы захотите пробыть там подольше, можно будет подыскать что-нибудь комфортабельнее. Рядом со мной как раз освободилась квартира.

Изо всех сил