— сказал Шелль. «Кажется, клюнуло», — с удовольствием подумал он.

— Сегодня же её разыщите, — сказал Рамон и поправился, зная, что Шелль не любит повелительных наклонений:

— Пожалуйста, попросите секретаршу найти её. Она не в нашей гостинице, я её у нас не видел, уж я обратил бы на неё внимание.

Днем Шелль доложил ему, что Эдду разыскать не удалось, но её берлинский адрес установлен и ей посылается приглашение

— Как же не удалось! — возмущенно спросил Рамон. — Я желаю её видеть!

— Мало чего вы желаете! — ответил Шелль с обиженным видом человека, подающего апелляционную жалобу на несправедливое решение суда. — Она, верно, была здесь лишь несколько часов проездом. Но если вы так хотите с ней познакомиться, то ей можно предложить роль в спектакле. Я вас понимаю, она очень красива, именно в вашем рубенсовском вкусе... Послушайте! — сказал он, хлопнув себя по лбу (вышло недурно). — Что если именно ей предложить роль догарессы! В её внешности есть что-то венецианское.

— Я именно это и имел в виду.

— Это будет стоить довольно дорого. Думаю, что меньше чем за три тысячи долларов она не приедет.

— Предложите ей пять тысяч, но чтобы она была здесь!

На этот раз Шелль не счел нужным обидеться. Независимость он уже проявил, а слишком часто раздражать Рамона было бы рискованно. И главное, цифра была приятной неожиданностью. Он и не думал брать себе комиссию с этих денег. Однако при такой оплате было легко навсегда освободиться от Эдды.

— Будет сделано, — примирительно сказал он.

— ...Так Майков не кончил самоубийством? — спросил Шелль.

Полковник развел руками.

— Не знаю. Мне только известно, что он умер. Почему вы думаете?

— Просто предположение.

— Оно очень возможно.

— А может быть, рак простаты?

— Почему рак простаты?

— Или он просто задохнулся в советской атмосфере. — Шелль хотел было сказать о рыбах, задыхающихся в Мертвом море, но вспомнил, что уже это говорил.

— Как вы можете тут делать какие бы то ни было предположения?

— Ололиукви помогло.

Полковник смотрел на него удивленно.

— Не понимаю. Это, кажется, то ваше снадобье? Снотворное?

— О нет, не снотворное. Между бредом и сном очень мало общего. Да и бред от этого снадобья особенный. Он вначале почти разумен и логичен, все часто освещается по-новому, все ясно, проникаешь даже и в чужую душу. Потом начинаются заскоки, тоже промежуточные, прогрессирующие, с прорывами в бессмыслицу. Кончается обычно полной ерундой, особенно когда хочешь прийти в себя... Неужели у вас никогда не было такого чувства: сейчас увижу то, чего другие не видят!

— Не было, — сухо ответил полковник. — Я никаких снадобий не принимаю ... Я хотел поговорить с вами о вашей дальнейшей работе. Прежде всего искренне благодарю вас за ту даму.

— Она оказалась полезной?

— Более или менее.

— Её карьера устроилась, — сообщил весело Шелль и рассказал о Празднике Красоты.

— Если б вы здесь пробыли некоторое время, я послал бы вам приглашение. У вас, наверное, есть с собой фрак или смокинг? Теперь и к английской королеве можно, кажется, приходить во фланелевом пиджачке, но к нам нельзя. Я буду в маскарадном костюме. Я изображаю одного из телохранителей дожа.

— Одного из телохранителей дожа, — повторил полковник, слушавший внимательно, как всегда, но с все возраставшим удивлением. — Извините меня, вы уверены, что вы здоровы?

— Совершенно уверен. Маскарад очень приятное развлечение. Там вы увидели бы и Эдду.

— Мне она больше не нужна. А вот для вас я скоро буду иметь дело

— Спасибо, но едва ли я могу быть вам полезен, — сказал Шелль, и вынул чековую книжку, предвкушая эффект. — Так как наше дело не состоялось, то позвольте вернуть вам ваши две тысячи долларов.

Получил в швейцарских франках и в швейцарских же франках вам возвращаю: восемь тысяч пятьсот сорок франков, так?— небрежно спросил он.

— Позвольте... Это не к спеху. В том, что дело отпало за смертью Майкова, никакой вашей вины нет.

— И вашей тоже нет.

— Но я не отказываюсь от работы с вами в дальнейшем. Разве вы отказываетесь? Или вы мною недовольны?

— Нисколько. Просто я не привык получать деньги даром. Если вы помните, я вам говорил, что, быть может, брошу разведочную работу. Тогда я вам всего не сказал. Видите ли, я женился, — сказал Шелль, хотя решил было этого не говорить.

— Женились?

— Да. Женился.

Полковник вдруг расхохотался. Это случалось с ним не часто.

— Поздравляю вас!.. Искренне поздравляю... Желаю счастья.

— Спасибо. А почему вы развеселились, если смею спросить?

— Пожалуйста, извините меня... Видите ли, я все не мог понять, что вы за человек... Вы ведь и на виолончели играете!.. Теперь это понятнее. Быть может, вы пошли в разведку, чтобы устроить себе необыкновенную жизнь, а вдруг ваша жизнь станет обыкновенной? Если вы «раскаялись», то в вас раскаялось, так сказать, виолончельное начало.

— Очень может быть, — холодно ответил Шелль.

— Позвольте выпить за ваше счастье этого зеленовато-желтого вина, почему-то называемого белым.

Они выпили ещё по бокалу. Шелль взглянул на часы.

— Вы спешите?

— У меня есть немного времени ... Вы, очевидно, прежде считали меня авантюристом по природе?

— Не в худом смысле. Но ведь у вас в самом деле было немало авантюр. Если позволите сказать откровенно, я думал, что вас в жизни интересуют только авантюры, женщины и деньги.

— Да ведь это очень много. Все же можно пройти через большое число авантюр, не будучи авантюристом. По природе люди авантюристами бывают редко, их создают обстоятельства. В СССР, например, авантюристами могут быть только сановники... В былые времена я избрал бы карьеру военного.

— Вы ведь и были летчиком в пору гражданской войны в Испании. Кажется, в лагере республиканцев?

— Так точно. Они платили иностранным летчикам огромные жалованья.

— Отчего же вы лучше не служили в русской армии? Впрочем, я забыл, что вы не русский, а аргентинец.

— Я не русский ни по паспорту, ни по крови. И у меня были очень серьезные причины не служить советскому правительству. Кроме того, когда я был молод, советская армия была ещё очень слаба, а я слабых не люблю... В былые времена ещё была карьера для людей, любящих авантюры,