самый плохой и никчёмный человек теперь. В тридцать лет уже и о таком периодически кручинишься.

Жить здесь и сейчас — удел неоперившихся юнцов, которые пороха не нюхали ни в прямом, ни в переносном смысле. Потому что только с возрастом принимаешься по очереди заворачивать то в прошлое, то в будущее.

Оцениваешь, анализируешь… Делаешь выводы. Выставляешь себе плюсы и минусы.

Как без этого?!

Засыпаю, скорее всего, под утро. Но некрепко, будто бы на поверхности плаваю.

Расталкивают в семь утра. Провожу привычные манипуляции, наспех завтракаю овсянкой с чаем и быстро сваливаю немногочисленные вещи из шкафа в дорожную сумку.

— Остался бы ещё на день, — обеспокоенно выговаривает Вероника, когда забегаю, чтобы попрощаться.

— Да, останься, — взвизгивает Маришка, отрываясь от экрана планшета.

Подарок прямо в точку!

— Не могу, боец, — тепло ей улыбаюсь и легонько сжимаю тоненькое запястье.

— Ты приедешь ещё?

— Конечно, — обещаю. — Приеду обязательно.

— Ладно, — грустнеет она и мы сталкиваемся потерянными взглядами с Вероникой.

Опускаю глаза.

— Богдану пора, мышка, — проговаривает мать дочке притворным, весёлым тоном.

— Ты поехал к другим детям?

Хитрая и умная. Толковая девка вырастет!

— Да. К Маше и Ване. Я тебе про них рассказывал, помнишь?

— Помню, — обиженно поджимает губы.

— Будь сильной, Мариш, — даю напутствие, чувствуя, как свербит в переносице. Потираю её с силой пальцами. — И слушайся маму.

Чёрт.

— Уезжай, — отворачивается девчонка.

Дуется.

Громко вздыхаю и вынимаю бумажник из кармана.

— Не надо, пожалуйста, — Вероника нервничает, заламывая пальцы.

— Не спорь, — пресекаю любые возражения.

Она извинительно закатывает глаза, плачет и прощается. Желает всего наилучшего, а потом долго смотрит вслед.

Выйдя на улицу, закидываю сумку на плечо и оказавшись за территорией, наконец-то закуриваю.

Смачно вытягиваю едкий дым в лёгкие.

Да!

Глядя на привычную сигарету, зажатую между пальцев, тут же чувствую себя слабохарактерным, что вынуждает немедленно от неё избавиться. Давно хотел бросить, по-моему, нет лучшего времени, чем сейчас.

На языке ещё долго держится вкус табака и неприятная горечь от сцены прощания с Маришкой. В жизни так много несправедливости, что иногда, хоть волком вой.

На стену лезь.

Не дай бог с кем…

Оказавшись в "Домодедово", снова пытаюсь набрать своим, но телефоны выключены. Пораскинув мозгами, выбираю нужный номер в контактах.

— Каролина, добрый день, — вежливо проговариваю.

— Добрый, — сухо отвечает журналистка.

— Богдан Соболев, — представляюсь.

— Соболев? — голос смягчается. — Слушаю внимательно.

— Супругу потерял. Она не в центре, случайно?!

— В центре? — переспрашивает озадаченно Никифорова. — Я сама её сегодня не видела, но Яна Альбертовна была с утра, потом уехала домой. Плохо себя чувствует.

— Что-то серьёзное? — хмурюсь.

Вчера всё было отлично. Позавчера она немного перебрала винного варева, которое наколдовала Стоянова. На весь дом несло гвоздикой так, что мне самому сделалось дурно.

— Я не знаю, Богдан. Думаю, просто не здоровилось. Бывает.

— Ладно. Прошу прощения за беспокойство.

— Всё в порядке. Звоните, если нужно, — участливо произносит Каролина.

После обмена любезностями снова долго смотрю на взлётную полосу. Может, у Яны что-то с телефоном? Забыла? Разбила? Утопила?

Всякое бывает.

Перелёт проходит гораздо хреновее, чем я рассчитывал.

Тело штормит люто и, по всей видимости, поднимается температура. Сосед справа все два с половиной часа над землёй весело храпит и норовит по-братски устроиться на моём плече, чем непомерно раздражает. Выдыхаю, только когда приземляемся и разлепляемся с ним, как сиамские близнецы.

Из аэропорта сразу еду домой. Постукиваю по рулю костяшками пальцев и раздражаюсь каждому запрещающему знаку светофора.

Посматриваю в зеркало, щёки горят, в глазах пелена. По-хорошему лечь бы и поспать. Надеюсь, получится.

Кинув машину у ворот, оставляю сумку на заднем сидении и, забросив руки в карманы, направляюсь к дому.

Переступив через порог, зову:

— Ян.

Тишина.

Скидываю обувь и куртку.

— Яна, — мой голос распространяется практически эхом.

Покачав головой, прохожу в гостиную и замираю на пороге.

Янка сидит на полу, обнявшись с собственными коленями. Светлые кудри раскиданы по оголённым плечам, бретелька от топа болтается в районе предплечья. Веду взгляд дальше и зависаю на красивых, тонких лодыжках.

Затем меняю выражение лица от удивления, когда рассматриваю кучу прозрачных осколков рядом с хрупкой фигурой жены.

— Ты чего? — спрашиваю обеспокоенно.

Жена приподнимает лицо. Стирает прозрачную влагу с надутых щёк и жалобно выговаривает:

— Я тебя ненавижу, Соболев!

Глава 47. Богдан

Невозмутимо прохожу дальше и усаживаюсь слева от неё, сгребая хрупкое тело к себе поближе.

Она пахнет необычно. По-новому!

Янка размещает подбородок на моём плече и тихонько всхлипывает. Её дрожь передаётся мне, словно наши организмы, встретившись после разлуки, синхронизировались.

— Иногда так тебя ненавижу, — повторяет, вручая мне… тест на беременность.

Охреневаю от приливающего в кровь тестостерона и аккуратно извлекаю белую полоску из тонких пальцев. Жадно рассматриваю.

Это сложно, потому что башка гудит после перелёта.

Но…

…

Хмурюсь, ничего не понимая.

— Отрицательный, — замечаю очевидную вещь, которую она наверняка и так знает.

— Я в курсе, — жалобно произносит мне в подмышку.

— Хмм…

Моя жена — это самый непредсказуемый человек в этом тысячелетии. Чудо, не иначе, — думаю я. Как можно ровнее замечаю: — И чего ты ревёшь? Ты же не хотела ещё детей?

— Не хотела…

— Учиться собралась, администрацию поиметь…

— Угу.

Хнычет.

— Так… всё хорошо, родная? — снова уставляюсь на одну яркую красную полоску.

Пиздец.

Стараюсь унять внутреннюю волну разочарования, которая так или иначе, всё равно обрушивается вместе с тяжёлым покрывалом из усталости.

Яна отрицательно мотает головой.

Упрямица моя.

— Ну, что не так? — переспрашиваю.

— Всё не так…

Неожиданная догадка озаряет затуманенный мозг, и я собираюсь засмеяться, но потом сжимаю губы.

— Будешь работать…

— Ага.

— Учиться…

— А как же?

— Никаких больше детей, — вздыхаю с улыбкой и получаю отчётливый шлепок по животу.

— Ненавижу, — шепчет, тоже теперь смеясь.

— Главное, что при этом любишь.

— Конечно, люблю, Соболев.

— Это взаимно.

Приподнимаю двумя пальцами узкий подбородок и целую мягкие губы, сразу толкаясь внутрь языком.

Мычу, когда она отклоняется.

— Я вчера весь вечер думала, что беременна. И сегодня… полдня.

— Понравилось? Быть снова беременной от меня? — спрашиваю, целуя бьющуюся венку на шее.

— Сначала жутко разозлилась. Потом расстроилась, честно, — заглядывает мне в глаза. — А ночью… гладила живот и представляла его… или её.

— И как?

— Это ведь… тоже наш. Как Маша и Ваня! Родной, крохотный, беззащитный малыш. И я его там, в темноте ночи уже полюбила. Всей душой. Приняла и полюбила, — ревёт. — Понимаешь, Дань?

— Конечно.

— А я не беременна, — разочарованно стонет

Вздыхаю и успокаиваю как могу. Поцелуями и ласковым шёпотом.

Пожалуй, вот такие минуты, как сейчас — это то самое время. Те самые мгновения, за которые можно многое