еще был на ней. От него пахло рыбой, маслом и дядей Эвертом.

За окном почти стемнело. Должно быть, она проспала довольно долго.

Штеффи осторожно попробовала сесть. Голова больше не кружилась. Ей хотелось есть.

На кухне тетя Марта готовила ужин.

– Так тоже можно доехать до дома, – вместо приветствия сказала она. – Когда Эверт принес тебя, я подумала, что случилось несчастье. Переоденься, ты ведь насквозь промокла.

– Можно мне сначала молока?

Тетя Марта кивнула.

– Согреть его?

Молоко пахло сладко и нежно. Штеффи вдохнула пар, исходивший из чашки, и сделала глоток. Приятное тепло растеклось из желудка по всему телу.

Тетя Марта затопила плиту. От жара в кухне запотели окна. Шум дождя смешивался с потрескиванием дров в печи и со слабым скребущим звуком – это тетя Марта чистила к ужину картошку. Вскоре все сели за стол: Штеффи, тетя Марта и дядя Эверт. Словно семья.

В воскресенье утром Штеффи навестила Веру, а после обеда она, тетя Марта и дядя Эверт пошли к тете Альме. Поскольку «Диана» не вышла за рыбой, дядя Сигурд, муж тети Альмы, тоже был дома. Пока четверо взрослых пили за столом кофе, Штеффи и Нелли поднялись в ее комнату.

– Штеффи, – сказала Нелли, – как ты думаешь, Бог любит маму с папой?

– Конечно, почему же нет? – ответила Штеффи.

Она чуть было не добавила: «Если он вообще есть».

Май Карлсон не верила в Бога. Штеффи сомневалась. Во всяком случае, она ничего не сказала сестре.

– Ведь они не верят в Иисуса, – сказала Нелли. – Наверное, поэтому Бог не заботится о них? Потому что они… как это… отрицают его единородного сына?

– Кто тебе это внушил? – спросила Штеффи.

Сама Нелли не смогла бы додуматься до такого.

– Новый пастор, – ответила Нелли. – Он сказал, что евреи убили Иисуса, и за это Бог рассердился на них. Штеффи, а мы евреи, хоть нас и крестили?

Ее большие карие глаза заблестели, а нижняя губа задрожала.

– Да, – сказала Штеффи, – мы евреи. И в этом нет ничего постыдного. Мы не убивали Иисуса, ни мы с тобой, ни мама с папой, ни кто-либо другой, кого мы знаем. Это было две тысячи лет назад. И в этом нельзя винить тех, кто живет сейчас. Тысячу лет назад шведы были викингами, грабили и убивали людей повсюду, куда ни приходили. С таким же успехом можно было бы наказывать за это тех, кто сейчас живет в Швеции. Понимаешь? Ты не должна верить словам этого пастора.

– Это правда?

– Да.

– Подтверждаешь?

Штеффи подняла большой палец правой руки.

– Вот мое честное слово.

Нелли прикоснулась своим большим пальцем к пальцу сестры. У Штеффи стало легче на душе.

– Штеффи?

– Да?

– Я не хочу, чтобы ты жила в Гётеборге. Я хочу, чтобы ты была здесь.

– Но здесь я не могу учиться.

Нелли задумалась.

– А мне не разрешат жить с тобой в городе?

– Тебе там не понравится, – сказала Штеффи. – Ты бы скучала по тете Альме, малышам и своим друзьям. Здесь тебе лучше.

– Я хочу, чтобы все были вместе, – сказала Нелли. – И мы с тобой, и тетя Альма с дядей Сигурдом, Эльзой и Йоном, и Соня, и весь мой класс, кроме Матса, он глупый. И тетя Марта с дядей Эвертом, и те люди, у кого ты живешь, и Вера, и Май или как ее там зовут. И мама с папой. Я скучаю по маме с папой. Я помолюсь Богу и попрошу, чтобы они смогли приехать сюда.

– Хорошо, – сказала Штеффи, хотя не верила, что Бог может сделать так много. – Помолись.

Глава 16

Осень в Гётеборге была похожа на мокрое серое одеяло, накрывшее весь город. С рек и каналов тянуло сыростью, и, хотя температура была все еще плюсовая, дул пронизывающий ледяной ветер.

Темнота в городе была иной, не такой, как на острове, – не черная, а скорее серая, словно размытая городскими огнями: уличными фонарями и неоновыми вывесками, резким светом из витрин магазинов и мягким – из окон квартир над ними. Никогда не было по-настоящему темно, но и светло тоже не было, а вечерами сумерки опускались так быстро, что и не заметишь.

Рукава зимнего пальто Штеффи, сшитого еще перед отъездом из Вены, стали ей коротки. Руки мерзли, и приходилось вытягивать рукава кофты из-под пальто. Штеффи мечтала о паре перчаток с высокими манжетами, как у большинства девочек в классе. Ей совсем не хотелось ходить в школу в вязаных варежках тети Марты. Но все же пришлось, потому что от холода руки краснели и шелушились.

Штеффи бывала в гостях у Май раз в неделю. Она помогала Май с математикой, а Май ей – со шведским языком. Иногда Штеффи ужинала с болтливой и шумной семьей Май. Ее папа шутил и рассказывал веселые истории, пока дети не начинали покатываться со смеху.

Всякий раз, проходя от трамвайной остановки до ворот на Каптенсгатан, Штеффи высматривала Свена. Однажды ей показалось, что она увидела, как Свен заходил в пивную. Но это было издалека, и она могла обознаться.

Однажды в начале ноября в школьном дворе к Штеффи подошли Гарриетт и Лилиан.

– Он уже поцеловал тебя?

– Нет.

– Странно, – удивилась Гарриетт. – Он ведь почти взрослый.

– Это из-за меня, – солгала Штеффи. – Потому что я младше. Он не хотел рисковать и делать что-то, что может мне повредить.

– О, как романтично, – сказала Лилиан. – Как в кино.

– Кстати, о кино, – сказала Гарриетт. – В кинотеатре на Лоренсберг идет хороший фильм.

– Как он называется? – спросила Штеффи, чтобы переменить тему.

– «Пока мы не встретимся снова», – ответила Гарриетт. – Это история о любви. И детям вход разрешен.

– Мы пойдем? – спросила Лилиан. – Все втроем?

– Да, пойдем! – сказала Гарриетт. – В субботу?

Штеффи колебалась. Кино хуже, чем концерт, она это понимала. Но с другой стороны, как тетя Марта узнает о том, что она один раз сходила в кино в Гётеборге?

– Сколько это стоит? – спросила она.

– Девяносто два эре за самые дешевые места, – сказала Гарриетт.

У Штеффи в копилке было только пятьдесят эре. Нужно занять еще пятьдесят, а долг вернуть из денег на карманные расходы, которые жена доктора давала ей каждое воскресенье. Но у кого занять? У Май никогда не бывает денег, и, кроме того, Штеффи не хотела ей рассказывать, что пойдет в кино с Гарриетт и Лилиан.

– Ты не одолжишь мне пятьдесят эре?

– Конечно, – сказал Свен. – Что ты хочешь купить?

Легче всего солгать и сказать: книгу. Но тогда бы