можно понять, — пожал плечами Истомин. — Если бы с вами что-то случилось, им впору стреляться. А так…

— Ладно. Я возвращаюсь на «Рюрик», а вы принимайте командование. Дойдите хотя бы до Красной Горки. А если и там англичан не сыщете, отправляйтесь до острова Сескар. Мика, ну-ка подскажи мне, сколько до него?

— Со-ор-рок миль, ва-аше царское высо-отшество, — характерно растягивая слова, ответил лоцман.

— Стало быть, к утру как раз успеете добраться туда. Если никого не найдете, то возвращайтесь назад. Раз наши английские друзья не пожелали нас дожидаться, завтра выведем в море линейные силы, после чего на весь мир раструбим о нашей победе.

— Полагаете, это возможно? Нет, потеря двух блокшипов, разумеется, успех, но…

— А вот посмотрите, — загадочно улыбнулся я. — Кстати, стюарда отправьте со мной. Надо с ним вдумчиво побеседовать. Обычно люди его профессии знают гораздо больше, чем им положено.

Оказавшись на фрегате, я первым делом обругал своих адъютантов за самовольство, потом велел им немедленно отправляться в Питер и привести в Кронштадт всех журналистов, каких только смогут найти.

— Иностранцев тоже?

— Их в первую очередь!

Забегая вперед, скажу, что выход эскадры нам удался на славу. Красавцы линкоры, распустив паруса и построившись в две колонны, пенили водную гладь. Фрегаты и остальные суда поменьше держались за ними, а мы с борта «Рюрика» наблюдали за их эволюциями.

— Извольте видеть, господа, — обратился я к газетчикам, — наш флот свободно вышел в море, и никто не осмелился этому воспрепятствовать.

— А если бы здесь был Нейпир? — не без ехидства в голосе поинтересовался Ростокский коммерсант Шварцкопф, время от времени пописывающий заметки в газеты родного города и очевидно по этой причине попавший в число «приглашенных».

— Вчера он здесь был, но, потеряв два новейших линкора, предпочел бежать!

— А если бы остался?

— Получил бы по первое число! — прогудел происходивший из пензенских купцов главный редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» Ампилий Очкин.

— Верно мыслите, дорогой товарищ! — непонятно зачем ляпнул я, вызвав удивление у всех присутствующих.

— А теперь, господа, прошу быть моими гостями и отобедать в нашей кают-кампании. После, если будет угодно, можете побеседовать с британскими пленными, среди которых личный камердинер адмирала Нейпира. По возвращении в Кронштадт приглашаю осмотреть захваченный у британцев фрегат. Он еще ремонтируется, но вполне доступен для экскурсии. Кроме того, не забудьте упомянуть, что мы поднимем подорванные английские корабли и используем их пушки и машины для собственных судов!

Обед прошел на славу. «Писатели земли русской» хорошенько угостились и подобрели, а дорвавшийся до дармовщинки Шварцкопф и вовсе нализался до изумления. После чего мы предъявили им мистера Смита. Хорошо понявший, что от него требуется, стюард не пожалел черной краски, чтобы описать ужасный характер своего бывшего командующего, а также порядки на британском флоте.

— Боже, что он несет? — изумился прибывший на нашу импровизированную пресс-конференцию Головнин. — Ведь его теперь не пустят на родину…

— Пришлось пообещать ему место управляющего одного из моих поместий.

— Э… но ведь ваши имения управляются министерством уделов!

— Но он-то об этом не знает!

Новомодный телеграф исправно выполнил свои обязанности и мгновенно разослал горячие новости по всей Европе. Как выяснилось немного позднее, написанные участниками пресс-марафона статьи произвели эффект разорвавшейся бомбы. Причем не только у нас, но и за рубежом. Хотя, правильнее будет сказать, сначала за рубежом! Дело в том, что все материалы подобного рода сначала попадали на стол Нессельроде, и он приказал изъять все, что могло обидеть «просвещенных мореплавателей».

Тут уж взбеленился я и, не совсем разобравшись, хотел устроить головомойку цензору, пока не узнал, что его фамилия Тютчев…

— Федор Иванович, ну как так-то?

— Простите, ваше императорское высочество, — развел руками пятидесятилетний поэт, вынужденный служить, чтобы прокормить довольно-таки обширную семью. — Я человек подневольный!

— Значит так, — вздохнул я. — Передать всем, кому это по службе положено, что текст статей и заметок согласован и утвержден лично мной, а потому никаким правкам и запрещениям подвергнут быть не может. И если какая-нибудь сволочь посмеет в этом усомниться, пусть придет за разъяснениями ко мне. У нас тут как раз кочегаров нехватка. Вот пусть и послужат на благо отечества руками, раз мозгами не получается…

— Хорошо сказано, — не смог удержаться от смеха чиновник, но тут же посерьезнел. — Но ведь иных эдак не укротить, — и показал пальцем наверх, явно намекая на канцлера.

— Дай срок, Федор Иванович, дай срок…

В общем, несмотря на мое вмешательство, первой о нашей победе начала трубить та самая Ростокская газетенка, с которой сотрудничал вечно пьяный Шварцкопф. Затем его статью перепечатала большая часть германской прессы. Причем, как консервативного, так и либерального толка. Первым понравилось, что победу одержал природный аристократ, вторым импонировала моя показная демократичность и приверженность прогрессу.

Оттуда сведения просочились сначала в Швецию и Данию, потом пришел черед Голландии с Бельгией, пока, наконец, поднятая волна не докатилась до берегов Сены и Туманного Альбиона. В парламенте грянул гром. Оппозиция требовала отдать Нейпира под суд. Французы, ничуть не стесняясь, глумились над своим союзником так, что потребовалось вмешательство Наполеона III, потребовавшего от своих газетчиков сбавить тон.

В России победа также вызвала всплеск патриотизма. Молодые люди бросали учебу и записывались на военную службу. Дамы и барышни из благородных семейств устраивали благотворительные вечера для сбора средств. Лотошники вовсю торговали картинками с изображением наших канонерок, захваченного у англичан фрегата, и, конечно же, портретом великого князя. То есть меня.

А война тем временем продолжалась. Не решившись связываться с Кронштадтом, Нейпир, не дожидаясь соединения с эскадрой Персиваля Дюшена, принялся разорять берега Финляндии, и новости об их «успехах» в Улеоборге и Брагестадте тут же вышли на первые страницы европейских газет.

Глава 23

Спешный отход британской эскадры от Кронштадта был многими воспринят как проявление малодушия. В том числе и английскими офицерами. Никто из них, в том числе и сам командующий, в тот момент даже не догадывался, что этот поспешный уход спас их от практически неминуемого разгрома. Напротив, многие не просто тихо роптали, но даже в открытую обвиняли своего адмирала в трусости, старческой немощи и даже измене. Впрочем, до открытого бунта дело пока не дошло.

Зато в Лондоне, особенно после получения известий из Европы, разразилась самая настоящая буря! Газетчики, не стесняясь, поливали заслуженного