Шеймус моет пол три раза в неделю, а медсестра приходит каждое утро, измеряет мне температуру и пульс. Доктор приставляет мне к груди штуку, которая висит у него на шее, и что-то слушает.

— Ну, как наш солдатик сегодня? — обычно спрашивают меня все.

Трижды в день мне приносит еду девушка в синем платье, но она никогда со мной не заговаривает.

— Ты ее не спрашивай ни о чем, — предупреждает Шеймус. — Она малость не в себе.

В июле дни долгие, а темноты я очень боюсь. В палате всего лишь две лампы на потолке. Вечером я пью чай и принимаю лекарства, а потом приходит медсестра за подносом и гасит свет. Она велит мне спать, но я не могу уснуть — мне мерещится, что на всех девятнадцати койках лежат умирающие и рты у них зеленые, потому что они ели траву, а еще они стонут и просят супа, хоть какого, даже протестантского. Я накрываю голову подушкой и надеюсь, что они не обступят меня со всех сторон и не вопьются в меня когтями, требуя отдать им плитку шоколада, которую мама принесла на прошлой неделе. Вернее, не принесла, а передала, потому что посетителей ко мне больше не пускают. Сестра Рита говорит, что навещать больных в инфекционной больнице разрешают только в исключительных случаях, а после моего неподобающего поведения с Патрисией Мэдиган и тем стишком исключений для меня больше делать не станут.

— Все равно тебя через несколько недель выпишут, — заявляет она. — Тебе сейчас главное — побыстрее выздоравливать и заново учиться ходить после того, как пролежал шесть недель. Еще она добавляет, что утром, после завтрака, мне будет позволено встать с постели. Я не понимаю, почему мне нужно заново учиться ходить — я же давным-давно научился, еще когда совсем маленький был. Однако когда медсестра помогает мне встать, я сразу оседаю на пол.

— Вот видишь, снова как младенец, — смеется она.

Я ковыляю от одной койки к другой и обратно, туда и обратно. Не хочу быть как маленький. И в палате пустой сидеть больше не хочу без Патрисии и без разбойника и трактирщицы с алыми губками. Не хочу, чтобы призраки детей с зелеными ртами тянули ко мне свои костлявые пальцы и требовали отдать им шоколад.

Шеймус говорит, что один его приятель в пабе знает стихотворение про разбойника и что конец там очень печальный, и точно ли я хочу его услышать? Только он, Шеймус, читать не обучен, ему пришлось стих запомнить и в голове мне принести.

Он стоит посреди палаты, опершись на половую щетку, и декламирует:

Разбойник слышит выстрел и успевает скрыться. На рассвете он узнаёт, как умерла Бесс, приходит в ярость и возвращается отомстить красным мундирам, но те его убивают.

Шеймус вытирает лицо рукавом и шмыгает носом.

— Ну вот зачем надо было вас с Патрисией разлучать? Ты ведь даже не успел узнать, что сталось с разбойником и девицей Бесс. История дюже печальная, я ее жене рассказал, так она весь вечер проплакала. За что, говорит, эти красные мундиры разбойника убили, и мол, половина бед в мире из-за них приключилась, и ирландцев они не щадили никогда. Если еще какие стихи захочешь узнать, Фрэнки, только скажи, и я их тебе снова из паба в голове принесу.

В один из дней девушка в синем платье — та, которая малость не в себе — неожиданно спрашивает меня:

— Хочешь книжку дам почитать? — И приносит мне «Удивительные приключения Эрнеста Блисса» писателя Э. Филипса Оппенгейма[84] про англичанина, которому все опостылело настолько, что он не знает, куда себя девать, хотя у самого денег куры не клюют. Лакей приносит ему утреннюю газету, чай, яйцо и гренок с повидлом, а он говорит: «Унеси все. Жизнь — тщета».

Газету он читать не хочет, яйцо есть не хочет и все чахнет и чахнет. Доктор советует ему пожить среди бедняков в Ист-Энде, чтоб вкус к жизни возвернулся. Он так и делает и влюбляется в бедную, но честную и очень умную девушку, они женятся и переезжают в его роскошный дом в Вест-Энде, потому что помогать бедным и не пресыщаться жизнью как-то легче, когда живешь в тепле и уюте.

Шеймусу нравится слушать, о чем я прочитал. Он говорит, что история про мистера Эрнеста Блисса — чистой воды выдумка, потому что никто в здравом уме не пойдет к доктору от того, что денег у него слишком много, и от яйца на завтрак отказываться не будет, хотя всякое бывает. Может, в Англии у них и так. Вот в Ирландии точно такого человека не сыщешь. Тут если кто-то яйцо не съест, его в лечебницу для душевнобольных упрячут или епископу на него пожалуются.

Как же мне хочется поскорее домой, чтоб рассказать Мэйлахи про этого богача, который яйцо не хочет! Да Мэйлахи по полу будет кататься от смеха, скажет, что я все выдумал, а я отвечу, что это из книжки про англичанина, и тогда он, конечно, поверит. Девушке в синем платье я боюсь сказать, что книжка дурацкая — вдруг у нее припадок случится?

— Если ты прочитал книгу, я тебе еще дам — от прежних пациентов целый ящик остался, — говорит она и приносит мне очень трудную книжку под названием «Школьные годы Тома Брауна»[85] и целую кучу книг П. Г. Вудхауса. Читая их, я от души смеюсь над Укриджем, Берти Вустером, Дживсом и Муллинерами. Берти Вустер богат, но по утрам он съедает яйцо, потому что Дживс будет недоволен. Вот бы обсудить эти книжки с девушкой в синем платье или еще с кем-нибудь, да только я боюсь, что медсестра из Керри или сестра Рита узнают и ушлют меня в палату, где пятьдесят коек и еще больше зеленоротых призраков с костлявыми пальцами. По ночам я лежу и думаю про Тома Брауна и его приключения в школе Рэгби и про героев книг П. Г. Вудхауса. Можно еще подумать о дочке трактирщика, у которой алые губки, и о разбойнике, и ни медсестры, ни монахини ничего об этом не узнают — в голову-то они мне залезть не могут.

Наступает август, и мне исполняется одиннадцать. Я лежу в больнице уже два месяца и не знаю, выпишут ли меня к Рождеству. Медсестра из Керри говорит мне, что нечего жаловаться — Бога благодарить должен, что вообще жив остался.

— А я и не жалуюсь, просто хочу узнать, буду ли я дома к Рождеству.

Она не отвечает, говорит только, чтобы я вел себя хорошо, не то ко мне придет сестра Рита, и тогда я стану как шелковый.