ему нипочем, соперники — все эти Шестаковы, Хованские и прочие убраны, впереди открывается широкая дорога, простор — что хочешь, то и делай.

И, тем не менее, он заявил напоследок, звонко притоптывал ногой по твердой, высохшей по осени земле, уже тронутой морозом:

— Я был счастлив принять генеральский чин не волею монарха, а демократической власти, во имя которой я до сих пор боролся.

Японцы по-прежнему поддерживали Калмыкова — других кандидатур у них для поддержки не было, — предоставили Маленькому Ваньке очередной кредит, очень солидный, в два миллиона рублей, — совсем ие рассчитывая, что уссурийский атаман его вернет, а также подвезли много нового, в смазке, оружия.

Почувствовав под ногами твердую почву, Маленький Ванька немедленно объявил о полной автономии своего войска — мол, это теперь государство в государстве, которое никому не подчиняется: ни красным, ни белым, ни синим, ни американцам, ни французам — никому, словом — Японцев Калмыков дипломатично не упоминал — японцы ему еще были нужны. Недалек ведь тот день, когда он попросит в кредит очередные два миллиона — это раз, и два: очень уж уважает узкоглазых атаман Семенов; а Семенов был единственным человеком, к которому Маленький Ванька относился с подчеркнутым почтением.

Ни одно из правительств — ни на Дальнем Востоке, ни в Сибири (впрочем, правительства эти менялись, как перчатки на руках у франтоватого гусара) не признало генеральский чин Калмыкова и не утвердило его, сделал это лишь атаман Семенов, да и то с большим опозданием, тринадцатого ноября двенадцатого года.

В конце октября Калмыков решил съездить во Владивосток, показать себя. К мундиру привинтил ордена, добыл новенькие, царского еще, довоенного производства погоны с золотым позументом и двумя генеральскими звездочками, вложил в них твердые прокладки, чтобы погоны имели гусарский форс, и степенно, с начальственным видом, вошел в спальный вагон, который своим собственным решением закрепил за собой.

Через несколько часов он был во Владивостоке. Охраняли Маленького Ваньку три десятка звероватых мужиков в лохматых папахах, вооруженных японскими «арисаками» и несколькими ручными пулеметами английского производства, поступившими к Калмыкову прямо с самурайских складов. В общем, охраняли атамана серьезно, таких мужиков голыми руками не возьмешь.

Простые владивостокские жители, завидев охрану Маленького Ваньки, старались обходить его стороной — слишком уж громко и нервно вели себя уссурийцы, скалили зубы, гоготали, будто растревоженные гуси: среди приморских старушек про них прошел слух, что они воруют младенцев и вечером, собравшись около большого костра, поедают их — запекают в тесте, либо варят в супе, заправляя варево китайскими травами, перцем и картошкой.

Были у атамана во Владивостоке и доброжелатели. В частности, в штабе японского генерала Ооя — оттуда к нему прибыл улыбчивый капитан с трудно выговариваемой фамилией и лоснящейся, плоской, раскатанной в блин физиономией, сказал, что будет у Калмыкова советником.

Японцы продолжали делать ставку на Маленького Ваньку, считали его «всенародно избранным», тем самым счастливцем, которому доверяет народ. Не будь у подданных солнцеликого микадо этой убежденности, уверенности во «всенародно избранности» их подопечного, вряд ли когда Маленький Ванька смог бы получить двухмиллионный кредит в золоте и английские ручные пулеметы.

Наклонившись к уху атамана, советник прошептал, что надо бы посетить военного министра, сидевшего во Владивостоке, генерала Иванова-Рилова.

Маленький Ванька гордо вздернул голову и прошипел сквозь зубы:

— Чего-о-о? — втянул в себя воздух и резко выдохнул, будто выбил изо рта плевок: — Никогда!

Капитан обнажил в понимающей улыбке зубы. Зубы он отрастил себе знатные, не меньше, чем у жеребца, такими зубами можно было легко перекусить проволоку.

— Этого требуют наши общие интересы — интересы Японии и Уссурийской автономной республики, — сказал он. — Исходя из этого, я бы настоятельно просил вас посетить генерала Иванова-Рилова.

— Посетить его я могу только с одним делом, — Маленький Ванька зло, очень громко пристукнул зубами и замолчал.

— С какой целью, господин атаман? — вкрадчиво поинтересовался японец.

— Цель одна — стянуть с него штаны и надрать плеткой задницу, — выдавил из себя атаман и, покраснев натужно, показал, как он будет это делать.

— Японское командование это не одобрит, — сказал ему капитан.

Калмыков промолчал — ссориться с японцами ему было нельзя, тогда придет конец всем надеждам, и если ОКО не подчинялось ни приморскому правительству, ни правительству сибирскому, ни земцам, ни монархистам, ни Колчаку, ни Хорвату, то японскому командованию подчинялось безоговорочно.

— Сходите, господин атаман, к генералу Иванову-Рилову, — японский советник был настойчив, он умел уговаривать людей и надеялся, что уговорит и Маленького Ваньку, но тот набычился, налился помидорной краской, в подглазьях у него выбелились «очки», и он рявкнул упорно:

— Нет!

Вечером Маленький Ванька закатился в ресторан. Гулял он в «Золотом Роге». Охрана оцепила ресторан по периметру, в двух точках выставили пулеметы. Когда появился солдатский патруль из городской комендатуры, то накостыляли патрулю так, что солдатики забыли, где у винтовок штыки, а где приклады, и сорной пеиой укатились в глубину темиых владивостокских переулков. Калмыков вел себя в ресторане чинно, поглядывал на собственные плечи, где красовались генеральские погоны, и пытался танцевать с дамами старинный танец «тустеп», но ноги у него ходили вкривь-вкось, атаману никак не удавалось собрать их в единое целое и, в конце концов, он махнул на танец рукой:

— Да ну ее на фиг, «в ту степь» эту. Тьфу!

Оркестр грянул тем временем «Эх, яблочко, куда ты катишься» — песню, любимую и суровыми флотскими мореманами, и железнодорожниками, и «суконными рылами» из конвойной пехотной роты. Маленький Ванька ожил, встрепенулся, лихо повел плечами и выдал несколько таких изобретательных коленцев, что ему зааплодировала добрая половина зала.

Приободренный атаман закрутился, словно волчок, на танцевальном пятаке, который старательно обходили официанты, опасаясь зацепить подносом кого-нибудь из лихих завсегдатаев-танцоров, выдал еще несколько коленцев, потом вихрем прошелся по окоему площадки, хотя мелодия «яблочка» не была ни вихревой, ни зажигательной, и снова сорвал аплодисменты.

Атаман был в своей тарелке. У железнодорожного инженера, чьи серебряные погоны были украшены молоточками, отнял даму — полную молодую блондинку с чувственным, сильно накрашенным ртом. Та не посмела отказать Калмыкову, покорно поднялась из-за стола, а железнодорожник смущенно отвел в сторону потемневший взгляд — он не мог в одиночку драться с охраной Маленького Ваньки. Калмыков начал выделывать такие кренделя, что ресторанный зал невольно замер. Маленький Ванька вспомнил и горцев, и их зажигательные танцы, прежде всего лезгинку, в ушах его невольно зазвучал бешеный топот ног, он вспомнил, как соревнуются жгучие горбоносые брюнеты в борьбе за обладание какой-нибудь красавицей с осиной талией, и даже музыку кое-какую вспомнил, народную — то ли