Впрочем, чех от такого отношения к нему не страдал, ему был наплевать на всех, кто его окружал.

Грехов у чеха было немало. Почти никому в Хабаровске не было известно, что сборный венгерский оркестр был расстрелян по его воле — Вацлава Юлинека. А в оркестре не только венгры были, но и австрийцы, очень толковые музыканты.

Оркестр этот был образован — смешно сказать — по инициативе дамского коммерческого кружка, во главе которого стояла то ли графиня, то ли баронесса, этого Юлинек точно не знал, да и косточки той графини-баронессы уже давно сопрели. Первый свой концерт в магазине Пьянкова оркестр дал три года назад.

С тех пор оркестр никому не отказывал, а если и прибегал кто-нибудь из этого магазина и просил «пожаловать в торговую залу», — оркестранты, независимо от дел, поспешно подхватывали инструменты и перемещались к Пьянкову. Еще они любили играть в кофейне «Чашка чая», расположенной в людном месте, на центральной хабаровской улице. Раньше оркестрантов конвоировали солдаты из охранных рот, потом, весной семнадцатого года, когда в Петрограде у властного руля очутился сладкоречивый адвокат Керенский, конвоиров убрали.

Юлинек несколько раз слышал выступления музыкантов — в ту пору, когда те еще только сбивались в единое целое, подлаживались друг к другу. Они ему очень понравились своей игрой, так понравились, что у будущего палача даже слезы на глазах выступали: печальная музыка оркестра пронимала его до души (если, конечно, душа у Юлииека была).

Но не только это привлекало Юлииека к оркестру. Он увидел молчаливую строгую девушку, которая тоже любила слушать музыкантов. Девушка была гибкая, тонкая, как камыш на озере под Прагой, где Юлинек любил ловить рыбу, с огромными черным глазами, — то ли полькой была она, то ли кореянкой — не понять. Юлинек и так пробовал подсластиться к ней, подбить клинья, и этак — ничего из этого не получилось, девушка даже ни разу не посмотрела в его сторону…

Юлинеку было обидно: ну чем он хуже человека, к которому она приходит, — белобрысого, с короткими поросячьими ресницами, обрамлявшими крохотные, горохового цвета глаза австрияка, игравшего на бас-гитаре? У австрияка были мелкие, в выщербинах, нездоровые зубы, и тощие, словно бы он никогда не занимался физической работой, руки.

Австрияк очень не нравился Юлинеку, а вот черноокая молчаливая подружка его нравилась так, что Юлинек готов был на ней хоть сегодня жениться. Девушка эта с простым русским именем Мария приковывала к себе взгляды не только Юлинека, но и многих хабаровских мужиков: они словно бы в плен попадали… Хотелось бы уйти, обрезать концы, да не дано было — гольдка прочно держала их…

С хабаровских бугров был хорошо виден Амур — плоский, схожий с морем, словно бы наполненный свинцом. Говорят, Мария любила купаться в Амуре. Юлинек ходил на набережную реки в надежде подглядеть: а вдруг он увидит купающуюся Марию? Но Марии не было, и чех невольно наливался холодным бешенством: ну почему он так ведет себя при одной только мысли об этой девчонке?

Музыкант-австрияк на нее даже внимания не обращает, норовит отмахнуться, а она все больше и больше липнет к нему, становится покорной и счастливой, когда белобрысый этот губошлеп останавливает на ней свой взгляд и по-поросячьи надувает щеки. Нет, породу женскую не понять, слишком уж загадочные, инопланетные существа эти бабы…

Юлинек страдал, но ничего поделать не мог — видать, удел у него был такой: страдать. Красное лицо его наполнялось тяжестью, брови грозно смыкались — попадался бы ему в эту минуту любитель кислого сыра, сбитого из молока австрийских буренок, он бы его живо в кусок мяса, приготовленный для бифштекса, превратил… Тьфу!

Юлинек появился в Хабаровске за два дня до ухода из города красных — никем не узнанный, в отлично сшитом пиджаке, украшенном этикеткой, свидетельствовавшей, что одежда эта произведена в Тулоне. Бывший пленный, он рассчитывал на лояльность жителей: те относились к чехословакам в сочувствием и пониманием — еще не нахлебались вдоволь кожаных плеток чешских офицеров, не познали, насколько загребущи руки у солдат-собратьев по славянской принадлежности, — потому так и относились…

Но все было еще впереди — скоро и Сибирь-матушка, и Дальний Восток вдоволь наедятся и того, и другого.

Беспрепятственно Юлинек пробрался к кофейне «Чашка чая», поднялся на второй этаж, оттуда был виден Амур, поискал глазами белобрысого австрийца. Австрийца не было видно, и у Юлииека расстроенно задергалась щека: наверное, с Марией милуется… Вот, гад!

— Чего будет вам угодно? — манерно, на плохом русском языке спросил у Юлинека администратор оркестра, тщедушный носатый еврей с Балатона.

— Музыки! — не задумываясь, ответил Юлинек.

— Всем нужна музыка, — глубокомысленно произнес администратор, — хорошие хозяйки, когда ныне доят коров, тоже ставят на колесо граммофона пластинку.

— Через два дня здесь будет атаман Калмыков, — сообщил Юлинек.

— Да-а-а? — не поверил администратор, озабоченно потер лоб, шевельнул полными влажными губами, будто приложил к ним мундштук серебряной трубы, и чех понял, что горбоносый противный еврейчик этот не очень-то представляет себе, кто такой Калмыков, — в нем возникла злость, подкатила к горлу, обварив все внутри противным теплом. Юлинек зашипел, словно Змей Горыныч, наступивший лапой на уголья, вылетевшие из горящего костра, нервно дернул головой, но в следующий миг взял себя в руки.

— Иван Павлович Калмыков — спаситель России, — так же манерно, как и администратор, его же трескучим голосом произнес палач, выпрямился, враз становясь осанистым, — город будет встречать атамана и его войска по высшему разряду, — сказал он.

— Да-а-а? — администратор вновь озадаченно потер лоб. — Но у нас ведь струнный оркестр…

— Ну и что? На трубах-то вы дудеть умеете?

— Умеем, но оркестр ваш — струнный, — горбоносый, с большими черными глазами навыкате администратор попробовал втолковать Юлинеку некие прописные истины и надеялся, что это у него получится, но очень скоро надежды эти угасли. — Мы не можем на гитаре с мандалинами дать громкий звук, нас не будет слышно. Нас забьют копыта лошадей, железный цокот подков. Это будет выглядеть жалко, мы опозоримся.

— Я же сказал — возьмите трубы, и все будет в порядке, — Юлинек неприязненно подвигал нижней челюстью, зыркнул глазами в один угол помещения, потом в другой: не видно ли где красивой девушки Марии? — Марии не было видно, и чех поугрюмел еще больше, снова подвигал нижней челюстью, будто жерновом, перетирающим зерно, — а с этими жвынделками, — он поднял голову, указывая подбородком на две мандолины, висевшие на стене, — атаман Калмыков вас просто расстреляет.

Администратор подумал, а не дать ли этому назойливому посетителю денег, чтобы он