моему девчонки по телефону звонят. А мы уже с тобой ребята подержанные, уже должны мозгами жить. Ну вот я сделал все мозгами. И кому лучше от этого? Моей? Ну, может быть, хотя она мне этого никогда не простит внутри. Не покажет, а не простит… Парень вырастет. А она? Тоже выживет, конечно, она мне так и говорила: делай как хочешь, выживу! Хорошее слово… Ну а ты-то сам? У тебя вроде тоже одна жизнь!.. Вот я думаю — взять и позвонить! И что? Все снова?. И потом — пошлет она меня… А может, и нет… А может, позвоню, а она мне: я замужем. Ну и правильно… Я тебе говорю: неправильно все. Я бы ввел двоеженство. Ну почему двоих нельзя любить-то? Сделать все законно, де-юре. Ну, может, госпошлину брать за это. И чтоб аморалку не шили. Раз всех устраивает. Как в исламе. Смеешься… А я ее во сне через день вижу, пигалицу эту чертову… Ну да, ясно, время лечит, и все такое. Ну и вылечит — и что? Тишь болотная… В общем, я так скажу: не дай тебе Бог… А к двоеженству придут, точно говорю. Вот возьму — позвоню… Да ладно, шучу… не позвоню… Давай допивай! Пойдем… Нет, я не буду больше… И так боюсь, гаишник остановит. У них возле нашего дома пост, ты же знаешь.

* * *

…Нет, мать у меня, конечно, — в цирк не надо ходить! «Иди, — говорит, — к юристу, пусть посоветует». Я ей говорю: «Мне главное, чтоб ты перестала советы давать». И сестрица тоже: «Я говорила, я предупреждала. Ну, вот и получила. За что боролась, на то и напоролась…» Обе до смерти надоели. Мать прямо с утра начинает: «Что теперь будет, что теперь будет». Я ей говорю: «Что будет-то? Что со мной будет, с тобой два раза было: нас у тебя две дочки. А сколько еще могло быть, я у тебя не спрашиваю». Я ей сказала — она мне по морде. «Дура! Ты не понимаешь! Это так опасно — особенно первый раз!..» Опасно… Первый раз все опасно. Гагарину вон тоже опасно было, он же полетел! Значит, хотел очень. А когда хочешь, про опасность не думаешь. А сестрица: «Сама виновата, доигралась! Ты знала, что у него семья!..» Ну и что? Ну и знала. Сама бы помолчала лучше насчет семьи. Я тебя, по-моему, не спрашиваю, с кем ты на лыжах катаешься, когда Колька в плавании. Семья… Банально до ужаса. Как в кино: она его любит, а у него семья. Ну, знала, знала я, что у него семья. Знала. От матери умрешь. «Я, — говорит, — ему на работу сообщи. Пускай они меры к нему примут». Я говорю: ага, я сообщу, они меры примут — и у меня все рассосется. Я говорю: и не смей его подлецом называть! Я говорю: что ты вообще понимаешь? Что ты в людях-то понимаешь? Кого ты видала в жизни-то в своей, кроме нашего папочки? Ну и молчи… «Подлец». А что он подлого сделал? Он что, меня обманом заманил? Он мне что, соврал что-нибудь? Я говорю: тебя же, я знаю, только одно волнует. Так ты не бойся, у нас сейчас не каменный век. Сейчас это — на раз. Да-да, за что боролась, на то и напоролась. И не жалею ни капельки Потому что у меня, по крайней мере, такое было, чего вам и не понять никогда… Да за один тот день… Дождина жуткий, дороги вообще не видно, а мы идем — сто. У него одна рука на баранке, другая у меня на плече. И музыку включил… И смеется:

«Сладкая жизнь мелкой буржуазии». Здорово! Чуть не убились… А тот день, когда на пляже… Такое место нашли — полжизни! Солнце, песок и, главное, никого! И мы рядом лежим, и он мне что-то рассказывает. Говорит говорит… А я лежу, глаза закрыла — ничего не понимаю, что он говорит, и мыслей никаких в голове. Только — что рядом, и все… Один такой день и был… Нет, конечно, были… Но такой — один… Самое смешное, я, в общем, всегда знала, что так будет. Я же видела все время, как он мучается. Он потому что ужасно порядочный. Я и не встречала таких. Он врать совершенно не мог. Ну а тут все время мучился, потому что все время приходилось врать. Ему же все время надо было оттуда ко мне уходить — и там врать. А потом от меня уходить. Ну, мне-то он не врал, но ему казалось, что мне он тоже врет. В общем, смех. Как в кино в этом — «Осенний марафон». Мы вместе смотрели. Смешной фильм, хороший. Неелова там классная. А я ему сказала: чего ты мучаешься? Я тебя люблю. Мне от тебя не надо ничего. Вру, конечно. Мне его ужасно хотелось вырвать оттуда, я б, наверное, даже и смогла. Только он бы потом мучился… А может, и не смогла бы… А он, смешной, Господи… «Я, — говорит, — без тебя не могу!.. Но понимаешь…» Да молчи, говорю, дурачок, все я понимаю… Ну, в общем, вот так… Ну а тогда он пришел, еще ничего не сказал, я поняла: все. Он там что-то начал, что-то хотел объяснить… Дурачок. Хотя ему тоже несладко было… Ну, я говорю: «Так! Шампанского сюда! Прощальный банкет!..» Потом заорала чего-то, как дура, вся в соплях… Потом ничего, шампанского выпили… Ну, первое время, конечно, каждую ночь подушку — насквозь, это уж как положено. Потом нормально… Сестрица только достает: «А может, оставишь?» А мать тут же: «Оставишь! А кто же ее с ребенком-то?» Вот дуры, ей-богу… А вот интересно, что бы он сделал, если б узнал? Ага, позвонить его жене: так, мол, и так, хочу поделиться большой радостью. Как посоветуете назвать?.. Вот интересно, когда у других — так вроде, до чего банально, а когда это с тобой… Ну ладно, за что боролась… Значит, ему так надо было. Значит, так должно было быть… А мать с сестрой жалко. Сестрица-то мне, точно, завидует… Ничего, выживу, Господи, о чем речь… А захочу — оставлю, и все… Сидит небось сейчас дома у себя с женой… Решил он!.. Ну, ну, тихо, тихо… Все нормально… И чтоб не приставали ко мне больше с этим… У нас это на раз. У нас не Италия какая-нибудь. Это там, говорят, папа против… Только бы он