— Что случилось? — растерянно спросил его Шамик.

— Не знаю… — пролепетал Гар-ни, в его голосе не было прежней самоуверенности. — Наверное, бог почувствовал, что мы проникли в его покои, и разгневался… Бежим, бежим скорее отсюда, пока нас не застали в запретной части дворца!

Он распахнул дверь и побежал по знакомому коридору. Шамик едва поспевал за ним, не узнавая помещений, по которым они проходили совсем недавно. Больше всего он боялся отстать от Гар-ни и остаться в одиночестве в запутанном лабиринте этого огромного дворца, но пугало его и другое.

Снова где-то глубоко под землей раздался низкий утробный рев, рев огромного зверя, рев самой земли.

Шамику становилось все жарче, капли пота стекали по его разгоряченному лицу. Сперва он подумал, что виной тому усталость от быстрого бега, но потом почувствовал, что воздух вокруг него, еще недавно свежий и благоуханный, с каждой минутой становится все более сухим и горячим.

Вдруг Гар-ни остановился, схватил Шамика за руку и оттащил в стенную нишу. Теперь Шамик и сам услышал приближающиеся быстрые шаги и тревожные голоса.

Мальчики прильнули к стене и затихли.

Мимо них быстрым шагом прошли несколько жрецов, за ними поспешали рабы, нагруженные тяжелыми тюками. Все они казались напуганными, все то и дело оглядывались, словно их преследовал кто-то опасный.

Как только люди прошли мимо, Гар-ни выскочил из укрытия и бросился вперед. Шамик едва поспевал за ним.

Они миновали несколько дверей, которые Гар-ни открывал своим ключом. Наконец миновали и дверь, отделявшую запретную часть дворца, перед которой прежде стоял часовой. Но на этот раз его не было на месте.

Гар-ни ничего не сказал, только еще больше помрачнел.

Вскоре мальчики оказались в коридоре, по сторонам которого стояли клетки с неприрученными махайродами.

На этот раз огромные звери не обратили на посторонних никакого внимания. Они то метались по своим клеткам, прижав уши, то катались по грязному полу, жутко подвывая, то пытались грызть прочную бронзовую решетку.

— Махайроды тоже чего-то боятся! — растерянно проговорил Гар-ни.

— Чего могут бояться такие огромные звери? — удивленно отозвался Шамик.

И словно в ответ на его слова, снизу, из подземелий дворца, снова донесся могучий басовый рык, голос зверя, куда более страшного, чем все махайроды.

— Чей это голос? — прошептал Шамик, схватив своего друга за руку.

— Я не знаю… — отозвался Гар-ни. — Я думал, что это голос бога, но теперь я и в этом не уверен. Мне кажется, даже бог был испуган, когда услышал это рычание…

В этот миг, словно в ответ на страшный подземный рев, здание дворца содрогнулось, и по его стенам зазмеились глубокие трещины.

— Бежим! Скорее бежим отсюда! — воскликнул Гар-ни. — Ты чувствуешь? Сама земля содрогается, словно огромный слон, который хочет сбросить своего седока!

Спала Марина на раскладушке на кухне. Рядом устроился Гильгамеш и ужасно храпел всю ночь. И хоть встали рано, домой перед работой она уже не успевала. Было ужасно противно надевать после душа несвежее белье, к тому же платье оказалось порванным в двух местах и залапанным грязными пальцами — не иначе те два урода, Толька с Витькой постарались, чтобы им было пусто.

— Да, — решительно сказала Ольга, — надевать такое нельзя, тебя за бомжиху примут, еще на бедность подадут.

— А что делать-то? — буркнула Марина. — У меня сегодня эфир, опаздывать никак нельзя.

— Ну… мое ты не наденешь, хотя мы и одного размера… — протянула Ольга. — Вот разве только джинсы…

Джинсы были куплены в секонд-хенде, и к ним предлагались две самые простые футболки — зеленая и желтая.

«Повеситься», — подумала Марина, напяливая футболку поновее, цвета яичного желтка. Мысль эта, надо думать, отразилась у нее на лице, потому что Ольга неуверенно предложила:

— Косыночку можно повязать, чтобы оживить как-то…

— Лучше не надо! — взмолилась Марина и вышла из дома, не глядя на себя в зеркало, чтобы не расстраиваться.

У нее была одна мысль — как бы проскользнуть к Лильке и попросить хоть какую-нибудь одежду, чтобы перекантоваться денек. Но не тут-то было.

— Ершова! — настиг ее голос режиссера. — Пойдем со мной к руководству!

— Но я… — растерялась Марина, — мне бы…

— Потом, все потом…

— Ой, Маринка, а ты что, на работу прямо из леса приехала? — спросила непосредственная Саша.

Марина только рукой махнула.

— Вот, Никита Андреевич, привел, — сказал Олег, вталкивая Марину в кабинет.

— Это кто? — шеф прищурился.

— У вас постоянная ставка освободилась? Вот и оформляйте Ершову на нее помрежем на новый проект. С ней буду работать.

— Да? — в сомнении спросил шеф. — Ну, под твою ответственность, сам с ней разберешься, если что. Пиши заявление, потом в бухгалтерию бумаги отнесешь.

— Олег… — очухалась Марина только в приемной, — что это было? Я же ничего не умею!

— Будешь делать, что я скажу, не забудешь, не перепутаешь — и все будет в порядке! Надоели мне эти гламурные девки, одна фанаберия у них, никто работать не хочет! А ты — скромная, тихая, работящая. — Он одобрительно похлопал Марину по плечу и ушел.

Марина не поняла — комплимент это или оскорбление.

— С тебя причитается, — пискнула Сашка, оглянувшись на дверь кабинета.

Дальше началась обычная производственная суета, так что закрыться в своей комнатке она смогла только во второй половине дня. И то завхоз крикнул ей в дверь, чтобы выметалась до завтра, у него, дескать, на примете есть новая девушка на Маринино место. Ну, флаг ей в руки, барабан на шею…

Марина вытащила из неисправного плафона косметичку Камиллы и перебрала ее содержимое. Ничего необычного: пудреница, тушь для ресниц и золотистый тюбик губной помады. Марина осмотрела еще и пустую косметичку. Ничего не завалилось за подкладку — ни чек, ни квитанция, ни бумажный носовой платок, ни салфетка. Чего же хочет от Марины тот жуткий тип, если в косметичке ничего нет?

Марина открыла тушь — ничего особенного. Тушь как тушь, высохла немного, а так пользоваться можно. То же самое и с пудрой. Камилла пользовалась компактной, чтобы не чихать. Оставалась только помада. Марина осторожно открыла тюбик. Первое, что бросилось ей в глаза: цвет был совсем не Камиллин. Она была женщиной яркой и помаду использовала соответствующую — темно-красную, оттенок, что и говорить, весьма вызывающий, но ей подходил. А в тюбике что-то отвратительно розовое, цвета взбесившегося молочного поросенка. Да Камилла в жизни таким безобразием губы не накрасила бы! Это уж совсем надо дальтоником быть! Однако было видно, что помада основательно смазана. Марина пригляделась внимательнее. Вот именно — смазана! Когда губы красят, то срез ровный, глад shy; shy;кий, а тут будто кто-то нарочно расковырял…

Боясь