Памятуя о ночном разговоре с женой, Владимир уже на следующий после крещения Киева день приказал заложить новые церкви. Быстро выросли три из них – на месте старого капища церковь во имя княжьего покровителя Василия Кесарийского; второй стала церковь Святого Георгия, третьей на месте самого крещения поднялась церковь во имя апостола Петра. Второй церковью Владимир хотел помочь сыну Рогнеды Ярославу, хромому от рождения, при крещении получившему имя Георгий, надеялся на чудо. Третьей церковью точно просил прощенья у сына Натальи Святополка, крещенного под именем Петра. Это был совет разумной Анны, всем сердцем принявшей нелегкие заботы мужа.

Вообще, тот ночной разговор с волхвом точно примирил византийку с Владимиром, она душой откликнулась на боль и чаянье князя, перестала презирать его, хотя, конечно, измениться сразу не смогла.

* * *

В Киеве творились непонятные дела. Князь Владимир в Корсуни женился, а еще крестился. Для многих чудно, привез себе Владимир не красавицу, каких у него много, а невзрачную худую ромейку. Правда, говорили, что она императорская сестра. Русичам что император, что печенежский князь, все одно, если бы вдруг Владимир не начал по воле новой княгини жить! И без ромейки у него жен хватало. Всех вдруг объявил себе не нужными, только не стал, как когда-то Ждану, никуда отдавать, просто оставил пока каждую в своей вотчине. Зато тех, какие по шатрам жили, действительно раздавал налево и направо, каждому желающему боярину. Таких нашлось много, девки у князя красивые. Негош усомнился, мол, не себе бояре берут.

– А куда? – удивилась Ждана.

– А как тебя – за скотиной ухаживать. Или того хуже, вон степнякам для торга продадут.

Ждана ахнула, прижав руки к груди. Только теперь она поняла, какой участи избежала. А уж брату с его другом была благодарна за спасение выше всякой меры. Негош однажды даже попенял ей:

– Ты чего благодаришь-то всякий час? Как мы могли тебя в беде оставить?

Владимир изумился, узнав, что грекиня Наталья живет в Предславине у Рогнеды. Если Наталью он еще мог понять, грекиня тиха и может жить у кого угодно, то про Рогнеду такого подумать не мог. Столько лет и слышать не хотела о грекине, а тут подружилась… Но говорить с женами об их судьбе надо, и он решил поехать в Предславино сам. Ярослав попросился с ним к матери. Владимир чуть подозрительно смотрел на сына, уже знал, что тот часто бывает в Предславине и даже подолгу живет. На вопрос, зачем ездит, мальчик спокойно ответил:

– Грамоте учусь.

– Чему? – изумился князь. Что-то он не слышал, чтоб Рогнеда знала грамоту.

Но Ярослав пояснил:

– Меня Наталья грамоте учит. Она еще из монастыря знает.

Владимир мысленно ахнул: Рогнеда оказалась большей умницей, чем он ожидал. Пока муж бегал по ромеям и женился, она заботилась о сыне.

Но это не последнее, что поразило князя. Он слышал, что Рогнеда в Изяславле все обустроила со смыслом, видел, что она и в Киеве не может пройти мимо валяющегося без присмотра колеса от телеги. Но в ее хозяйственность все же плохо верилось. В Предславине он понял, что сомневался зря. За несколько месяцев Рогнеда твердой рукой навела порядок, это чувствовалось во всем – в том, как челядь бросилась обихаживать княжьего коня, в том, как вычищены дорожки к крыльцу, как все на своем месте во дворе…

В Предславине действительно жили обе жены. Они не удивились приезду мужа и радости не выказали. Даже Рогнеда, после примирения стремившаяся при случае сразу заполучить мужа в свою ложницу. Так встретили бы любого старшего родственника, доброжелательно, но спокойно. Князь заметил как-то по-новому блестевшие глаза Рогнеды, точно жена знала про него что-то недоступное ему самому.

Пока Владимир гадал, чем такое поведение жен вызвано, Рогнеда велела принести младшую дочь Предславу. Малышка уже ходила своими ножками и в отличие от Ярослава не хромала. За эту легкую хромоту Владимир почему-то недолюбливал сына, впрочем, взаимно. Но и Предслава тоже не пошла на руки к отцу, надула по-детски пухлые губки, насупилась и вдруг заревела во все горло, потянув ручонки к брату Ярославу. Княжич не знал, что делать, пришлось отцу отодвинуться, чтобы тот смог взять сестренку. Девочка, видно, отличалась крепким здоровьем, брат едва удерживал ее на руках. Рогнеда поспешила забрать ребенка себе. Успокоив, передала подошедшей мамке, отправила из ложницы и сына.

Владимир, глубоко вздохнув, начал свою трудную речь:

– Я ведь отныне крещен, принял веру и закон христианский…

Рогнеда, с легкой жалостью глядя на мужа, вдруг подбодрила его:

– Ведаем про то, князь…

– Подобает мне одну жену иметь, ту, которую взял в христианстве. Потому изберите себе из бояр моих самых достойных, сочетаю вас с ними!.. – сказал, как в воду холодную бросился. Это очень трудно – говорить любимым прежде женщинам, что бросает их. Чтоб подбодрить, добавил: – Мальфрид уже выбрала!.. – И тут же подумал, что зря он про Мальфрид, Рогнеда ее и так терпеть не могла, что теперь скажет?

К его изумлению, гордая княгиня не разозлилась, даже не возмутилась, только чуть грустно улыбнулась:

– Побывав царицей, не хочу стать рабой ни земного царя, ни князя. Стану Христовой невестой, восприму ангельский образ.

Чего угодно мог ожидать от своей неугомонной жены князь, только не решения уйти в монастырь! Он растерянно оглянулся. Наталья встала рядом с подругой:

– Я тоже, князь. Дозволь удалиться?

К Рогнеде, забыв про свою хромоту, от двери метнулся так никуда и не ушедший Ярослав:

– Мамо! А мы как же?

Рогнеда обняла сына, прижала к себе.

– Только об одном просим, князь. Детей ромейке не отдавай, пусть свои, русские, воспитают и на русском с ними говорят.

Такой просьбе Владимир отказать не смог. Ярослава воспитывал воевода Блуд, а к младшим приставили тоже киевлян и никакому греческому языку долго не учили.

Две бывших жены князя стали боярынями, две другие – самые гордые – предпочли монастырские кельи. Рогнеда в монастыре стала Анастасией и прожила еще десять лет, отмаливая свои и княжьи грехи.

* * *

Обитель мала, всего пять монахинь да столько же послушниц. Ее двор не строили специально для монастыря, выкупили терем у возвращавшегося в Византию грека. Сам терем не совсем по-киевски построен. Но монахиням это не помеха, привыкли и живут. Рогнеда разглядывала темные от дождя бревна невысокого тына, небольшой, заросший травой двор. Сюда бы ее изяславльскую челядь, быстро бы все ненужное выдернули и песком присыпали, чтобы не чавкала под ногами противная грязь. Этот взгляд княгини заметила встретившая монахиня, кивнула на заваленный всяким скарбом угол двора:

– От прежнего хозяина осталось, куда девать, и не ведаем. Пойдем, к матушке проведу.

Рогнеда так же исподтишка разглядывала и внутри, совсем не из страха перед тем, где будет жить, а хозяйским взглядом, к какому привыкла за годы, проведенные в ссылке.