преподавал тактику, драматический кружок, который ставил, в частности, «Дни Турбиных». Драматург несколько раз посещал представления кружка…

А чего стоит такая фраза из собственной Слащёвской книги «Крым в 1920 г.: Отрывки из воспоминаний»: «не будучи сам не только коммунистом, но даже социалистом, я отношусь к советской власти как к правительству, представляющему мою родину и интересы моего народа». Чем не источник слов Мышлаевского в «Днях Турбиных»: «по крайней мере, буду знать, что я буду служить в русской армии».

Ну и наконец: решение об окончательном запрете пьесы «Бег», столь болезненно ударившее по Булгакову, было принято вскоре после убийства Слащёва…

P. S. Последний председатель Кубанского правительства Василий Иванис писал: «некоторые украинские (монархические) круги не прочь видеть в лице Слащёва заместителя гетмана Скоропадского». Как вам такой пердимонокль? Автору «Белой гвардии» наверняка было бы интересно это узнать. Впрочем, может он и знал.

Светлый образ «чёрного генерала»

Традиционно «чёрным бароном» называли правителя белого Крыма генерал-лейтенанта Петра Врангеля. В пьесе «Бег» он просто главнокомандующий, но есть и персонаж с говорящим именем Григорий Лукьянович Чарнота. И по фамилии чёрен, и по имени полный тёзка эталонного российского злодея Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского по прозвищу Малюта.

Несмотря на фамилию, он персонаж положительный и, более того, юмористический. Во всяком случае, оптимистическая развязка пьесы стала возможной благодаря его склонности к азартным играм. Легко себе представить, какой хохот вызывало появление бравого казачьего генерала в мундире из «беременной дамы Барабанчиковой» и азартная игра на тараканьих бегах.

Прототипы

Считается, что предком литературного Чарноты был генеральный обозный в войске Богдана Хмельницкого Иван Чернота (это исторический персонаж, упомянутый в «Огнём и мечом» Генрика Сенкевича). Чарнота, как упоминается в авторской ремарке, из запорожских казаков, но в конкретном воплощении – кубанец. Черноморское казачье войско создавалось из запорожцев.

Реальными же прообразами Чарноты в Белом движении считаются генерал-лейтенанты Сергей Улагай и Андрей Шкуро.

Улагай тоже был кубанским казаком. В 1917 году он был полковником, командиром 2-го Запорожского казачьего полка и георгиевским кавалером.

По оценке Якова Слащева, он был «человеком безусловно честным, но без широкого военного образования». При этом он был «популярным кубанским генералом, кажется, единственным из известностей, не запятнавшим себя грабежом».

Ценил его и Врангель: «Отличный кавалерийский начальник, разбирающийся в обстановке, смелый и решительный, он во главе казачьей конницы мог творить чудеса. Я знал его отрицательные свойства, – отсутствие способности к организации, свойство легко переходить от большого подъёма духа к унынию».

В сентябре 1917 года Улагай был арестован по делу генерала Корнилова, бежал на Кубань, где в конце года организовал казачий отряд. В июле 1918 года принял командование над большей частью отряда полковника Шкуро. Летом 1919 года сыграл решающую роль во взятии Царицына.

В начале декабря 1919 года Врангель возложил на него командование конной группой Мамонтова, которую, однако, тот довести до боеспособного состояния не смог. В начале 1920 года принял от генерала Шкуро командование Кубанской армией, а в марте эвакуировался в Крым. В конце июля 1920 года генерал Улагай был назначен командующим десантом на Кубань, который успешно провалил, и из армии был отчислен. Эмигрировал сначала в Югославию, а потом во Францию, где и умер.

Шкуро можно считать одним из основателей спецназа: ещё в 1915 году он сформировал Кубанский конный отряд особого назначения («Волчью сотню») для действий в тылу на германском фронте. Врангель оценивал деятельность Шкуро не очень высоко: «Полковника Шкуро я знал по работе его в Лесистых Карпатах во главе “партизанского отряда”. (…) За немногими исключениями туда шли главным образом худшие элементы офицерства, тяготившиеся почему-то службой в родных частях. Отряд… большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил».

Немцы, правда, ценили Шкуро намного выше – готовы были заплатить за его голову 60 тысяч рублей.

В 1917 году он был полковником и командовал отрядом в конном корпусе генерала Hиколая Баратова в Персии.

Весной 1918 года организовал партизанский отряд в районе Кисловодска, который разросся в дивизию. Во время отступления к Новороссийску уступил командование Кубанской армией генералу Улагаю и остался на Черноморском побережье с остатками этой армии.

Генералом Врангелем был уволен из армии и выехал из Крыма в 1920 году. В эмиграции жил в Париже, где работал наездником в цирке.

Шкуро оставил после себя дурную славу (причём не только среди красных, но и среди белых) как человек не слишком дисциплинированный, грабитель и вешатель. В некоторой части он прототип не столько Чарноты, сколько Хлудова.

Во время Великой Отечественной войны сотрудничал с фашистами, руководил формированием казачьих частей в Югославии. Расстрелян в 1947 году.

Улагай и Шкуро были в значительной степени продуктом именно Гражданской войны – теми самыми военными, которые поняли особенности Гражданской войны и разработали тактику партизанских действий без стационарных тылов, позволявшую вести успешные боевые действия. Впрочем, на исход войны это повлиять не могло.

Судя по всему, Чарнота и должен был представлять тип лихого рубаки-кавалериста, довольно эффективного командира и честного человека, но оказавшегося именно на стороне белых. Симпатии Булгакова, безусловно, на его стороне.

Торговля чертями и тараканьи бега

В Константинополе Чарнота занимается изготовлением и продажей резиновых чертей-комиссаров. Судя по всему, Булгаков позаимствовал это из мемуаров Романа Гуля. Он описывал, как эмигрировавший в Берлин бывший российский военный министр генерал Владимир Сухомлинов «занимался тем, что делал мягкие куклы из кусков материи, набитых ватой, с пришитыми рисованными головами».

А тараканьи бега в Константинополе позаимствованы Булгаковым из рассказа Аркадия Аверченко «Лото-Тамбола» (1922), а также из повести Алексея Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1925). «Тараканий царь» Артур Артурович явно списан с толстовского персонажа. Упоминаются бега в романе «Философия» писателя-авангардиста Ильи Зданевича (Ильязда), в мемуарах журналиста Николая Чебышева и драматурга Ильи Сургучёва.

Впрочем, главный источник информации Булгакова об эмигрантской жизни, его вторая жена Любовь Белозерская, к этой концепции относилась скептически: «На самом деле, конечно, никаких тараканьих бегов не существовало. Это лишь горькая гипербола и символ – вот, мол, ничего иного эмигрантам и не остаётся, кроме тараканьих бегов».

Суждение странное, если учесть, что Любовь Евгеньевна не могла не читать повесть Толстого. Другое дело, что она наверняка знала, что сам Толстой очевидцем этих событий быть никак не мог: в Константинополе он был в 1919 году, причём недолго.

По словам одного из режиссёров фильма «Бег» Владимира Наумова, оказавшись в Стамбуле, кинематографисты не нашли подтверждения существования тараканьих бегов в те годы.

Однако Анна Хлебина и Виктория Миленко во время написания