Положение значительно ухудшилось, когда после «московского промывания мозгов» на заседании политбюро ЦК КПЮ 19 февраля югославы неожиданно для Сталина пошли на попятную в вопросе о федерации с Болгарией. А на расширенном заседании политбюро 1 марта прозвучало мнение югославских коммунистов, что вследствие сильного влияния русских в Болгарии федерация с ней может привести и к усилению контроля над Югославией. По странному стечению обстоятельств (по странному ли? — Авт.) албанские лидеры не знали (?!) о московском совещании 10 февраля и опять поставили перед Москвой вопрос о необходимости ввода югославских войск в Албанию. Югославские политики, не упуская возможности, тут же стали склонять албанцев к объединению с Югославией. Политически и экономически такое предложение было весьма выгодно бедной Албании, имевшей маленькую и слабую по тем временам армию, слаборазвитое хозяйство — в основном, сельское. В данном случае можно считать, что югославы тут действовали умышленно, не «посоветовавшись с грозным Кремлем». И их позиция, стремление к сохранению большей международной самостоятельности вполне понятны. Тут даже можно симпатизировать гордым и решительным югославам, решившим противиться сталинскому тоталитаризму.

В результате при Тито связи Москвы с Югославией были серьезно и надолго разрушены. Это была первая брешь в отношениях КПСС и советского правительства с восточноевропейскими государствами. 1 марта 1948 года на расширенном заседании политбюро ЦК КПЮ было объявлено, что «СССР не хочет считаться с интересами Югославии, как и других народных демократий, стремится навязать им свои устремления, оказывает давление». Пытаясь заставить Белград подчиниться сталинским решениям, Москва с начала февраля начала тормозить поставки вооружения, необходимого для укрепления обороноспособности югославской армии, постепенно замораживалось и торгово-экономическое сотрудничество. В Белграде решили в таком случае в развитии страны ориентироваться в основном на собственные силы, поскольку заигрывать с Западом ради этого Тито и его сторонники тоже не хотели.

Это был уже открытый бунт против всевластной Москвы, рассчитывавшей после 1945 года постепенно стать полновластной хозяйкой в Восточной Европе и особенно на стратегически выгодных Балканах.

Между тем советский посол Лаврентьев продолжал плести против правительства Тито свои интриги. Достоверно известно, что его информатором был член политбюро ЦК КПЮ, министр финансов С. Жуйкович, настроенный против Тито, сторонник московского международного диктата. Об этом двурушничестве С. Жуйковича имеются документы в АВП РФ, ф. 0144, оп. 30, п. 118, д. 15, л. 112–113; д. 16, л. 75–76. Жуйкович не только осведомлял Лаврентьева о закрытых секретных заседаниях политбюро и правительства, но и о личных, кулуарных беседах болгарских политиков, осмелившихся критиковать Сталина, его окружение и их политику. По сути же, как известно из воспоминаний участников этого политического скандала, критика не носила ничего крамольного и клеветнического, а содержала здравые замечания. Это была своего рода заря плюрализма в югославском правительстве и в его отношениях с Москвой. Однако такое вольнодумство резко противоречило интересам сталинизма.

Мнение самого Сталина насчет Белграда было тогда неустойчиво, импульсивно, переменчиво. Поостыв, он 13 февраля, встретившись с Молотовым, проинструктировал его попытаться примириться со строптивыми югославами, а тот, в этот же день увидевшись с Карделем, сообщил ему о положительном решении Сталина насчет приезда Тито в Москву и о том, что военно-экономические вопросы между Москвой и Белградом будут решаться. Но 1 марта после расширенного заседания политбюро ЦК КПЮ московская и болгарская политика вновь стала сдержанной, подозрительной и осторожной. А советскому торгпреду И. М. Лебедеву югославы отказались выдать служебные данные по экономике страны.

Советское правительство (почему-то как следует не разобравшись в этом эпизоде) за подписью Молотова 18 марта отправило телеграмму Тито. В ней говорилось, что советское правительство рассматривает этот факт, «как акт недоверия к советским работникам в Югославии и как проявление недружелюбия в отношении СССР», а потому немедленно отзывает всех советских гражданских специалистов из Югославии. Отзывались также и советские военные советники и инструкторы.

С этого момента события в Москве стали развиваться с авральной быстротой, благо, в крючкотворстве, касавшемся международных отношений, кремлевские бюрократы преуспели со времен Коминтерна. 18 марта, по горячим следам, отдел внешней политики ЦК ВКП(б) представил Суслову объемную записку «Об антимарксистских установках руководителей компартии Югославии в вопросах внешней и внутренней политики». В ней югославские лидеры обвинялись в том, что при определении задач и перспектив развития они «игнорируют марксистско-ленинскую теорию и не пользуются ею как руководством к действию»; проявляют «неправильное, недоброжелательное отношение» к СССР и ВКП(б) — «испытанному и признанному руководителю всех прогрессивных антиимпериалистических сил мира»; недооценивают трудности построения социализма в Югославии «в частности, возможности роста кулачества, из-за чего допускают оппортунизм в политике по отношению к кулаку»; проводят «по сути ликвидаторскую политику» в организационном построении КПЮ; допускают «растворение партии в Народном фронте»; «опьяненные успехами в деле укрепления народно-демократического государства и создания предпосылок для социалистического строительства… переоценивают свои достижения и допускают элементы авантюризма в оценке своих дальнейших перспектив и в проведении внешней политики, претендуя на руководящую роль на Балканах и в придунайских странах». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 1163, л. 9—24).

В Кремле, как обычно, не стали считаться с тем, что коммунистический гегемонизм может быть не по душе Народным фронтам государств, помышляющих об истинной, а не «уставной» демократии. Уже по этой причине СССР был далеко не всеми признаваемым «лидером в борьбе с империалистическими силами». Ревностно, как видим, в Москве отнеслись и к укреплению югославского авторитета на Балканах и в придунайских странах. В этих обвинениях частично использовались «факты» из донесений посла Лаврентьева и военного атташе в Белграде Сидоровича. Современные исследователи расценивают этот документ как предвзятый, не отражающий полностью объективную обстановку на Балканах того периода.

Тито же продолжал тогда упорствовать и отверг обвинение в «недружелюбии к Советскому Союзу», одновременно он предложил сесть за стол переговоров и устранить все накопившиеся недоразумения между Белградом и Москвой.

А 27 марта Тито получил письмо, адресованное также и ЦК КПЮ, подписанное Сталиным и Молотовым. В письме югославскому руководству инкриминировалась антисоветская линия, попытка ревизии важнейших положений марксизма-ленинизма. Но ведь любая политическая теория, доктрина и существует для того, чтобы дополняться и совершенствоваться в ходе исторического развития и ее применения. Попытка же югославских коммунистов сочетать марксизм-ленинизм с особенностями многонационального развития страны получила в Москве осуждение — и не потому, что она действительно «искажала» постулаты построения социализма, а потому, что все новации Тито не были с верноподданическим видом согласованы с доктриной Москвы, привыкшей навязывать свои установки мировому коммунистическому и рабочему движению.