Безусловно, командир бригады имел в виду габбаров, даром что разница между мартышками и гориллами, к роду которых принадлежали и сами габбары, была гораздо большей, чем между теми же гориллами и людьми. Для него (как, собственно, и для Рашели) все они были обезьянами.

Как только изображение капитана Лоррена на экране погасло, Агаттияр задумчиво произнёс:

— Когда габбары убедятся в своём поражении, многие из них, без сомнения, скроются в метеоритном поясе и станут регулярно производить партизанские вылазки. Да и выкурить их с Земли будет не так-то просто. Как это ни кощунственно звучит для человеческого уха, но за прошедшие сто лет многие габбары стали считать Землю своей родиной. Боюсь, ещё не скоро в Солнечной системе воцарится мир и порядок.

— Ничего, — сказала Рашель со зловещими нотками в голосе. — Мы с ними разберёмся. Мы их всех уничтожим. Ни одна паршивая обезьяна не смеет считать Землю своей родиной.

Девочка была сильно расстроена — она ожидала, что на одной из прибывших станций будет её дядя Клод Бриссо, но оказалось, что он остался патрулировать заблокированную дром-зону.

Меня это обстоятельство тоже огорчило. Я очень надеялся, что при личной встрече вице-адмирал сумеет уговорить племянницу перейти на борт станции и больше не рисковать собой, участвуя в сражениях. К моим же доводам Рашель никак не хотела прислушиваться и твёрдо стояла на том, чтобы и дальше оставаться в экипаже «Зари Свободы»…

Поскольку наш корабль не имел ни малейших повреждений, забот после швартовки у меня было немного. Я лишь убедился, что закачка в баки дейтерия началась, а техники разблокировали оружейный отсек и принялись пополнять запасы позитронных ракет, после чего перевёл все системы корабля под полный контроль бортового компьютера и вслед за остальными членами команды отправился отдыхать.

В моей каюте меня уже ждала Рита, а на столе стоял поднос с ужином. На сей раз это были не приготовленные вручную блюда, в условиях дефицита времени Рита просто воспользовалась услугами пищевого автомата, но тем не менее сумела так оформить свой заказ, что еда из комбинированных концентратов получилась довольно сносной и даже вкусной.

Пока я ужинал, девушка смотрела на меня своими красивыми чёрными глазами, в которых застыл немой вопрос. Лишь когда я покончил с едой и принялся за чай, она спросила:

— Что тебя тревожит, Стас?

— Много чего, — ответил я. — Сейчас идёт война, мы каждую минуту рискуем жизнями, а я, как капитан, в ответе за всех вас, в том числе и за Рашель. Ещё я думаю о Махаварше. Что там происходит, как развиваются события? Сумеют ли галлийцы освободить планету? Что случится — или уже случилось — с моими друзьями и родственниками, с отцом и мамой, с братишками, с сестрой и племянниками?… В общем, есть за что переживать.

— Да, конечно. И всё же, тебя беспокоит что-то ещё. Что-то связанное с Рашелью. Но не только то, что она вместе с нами рискует жизнью.

Я вздохнул:

— Ты права. Как всегда права. Видишь ли… Рашель прелестная девочка, я всем сердцем люблю её, но… — Я замялся. — Как бы это объяснить получше?… Меня тревожит не то, что она ненавидит чужаков, это вполне естественно, я сам их ненавижу. Проблема в том, как она их ненавидит, в какой форме проявляется её ненависть. Это не такая ненависть, как у меня или, к примеру, у Арчибальда. Мы ненавидим их по-человечески пылко, всеми фибрами своей души. А ненависть Рашели какая-то холодная, бездушная, лишённая всякой эмоциональной мотивации. Она ненавидит чужаков не за то, что они сделали с людьми, а просто за то, что они — чужаки, что они — не люди. Может, это какая-то патология?

Рита сочувственно улыбнулась и ласково погладила меня по щеке.

— Да, Стас, это патология. Но не в смысли психического расстройства — тут ты можешь быть спокоен за Рашель. Это патология воспитания, таковы все жители Терры-Галлии — от малых детей до древних стариков. Господин Шанкар верно уловил суть, когда сказал, что галлийцы стали нацией милитаристов, нацией настоящих солдат. А это не только военная муштра, не только готовность в любой момент вступить в бой и пожертвовать собственной жизнью, не только умение обращаться с оружием и применять его без раздумий. Главное для солдата — это особый психологический настрой, когда ты видишь в противнике просто мишень, а не живого человека… то есть, в нашем случае, не мыслящее существо, равное человеку. В глазах каждого жителя Терры-Галлии чужаки — просто опасные и злобные животные, подлежащие уничтожению без всякой жалости и сострадания. В этом смысле галлийцы законченные расисты. Они стали такими под давлением обстоятельств, это было необходимым условием их выживания, ведь они в одиночку противостояли объединённой мощи девяти внеземных цивилизаций и не могли позволить себе такой слабости как гуманное отношение к Иным.

Пока Рита говорила, я смотрел на неё со всё возрастающим изумлением.

— Ну, знаешь… Я бы не удивился, услышав такой анализ от твоего отца. Но ты… ты же никогда не была специалистом по войне, по чужакам, ты сама мне говорила, что раньше почти не задумывалась обо всём происходящем за пределами Махаварши.

— Зато потом задумалась. Когда вы с Рашелью явились к нам и перевернули всю нашу жизнь, мне волей-неволей пришлось думать и о войне, и о чужаках.

— И за это короткое время ты так быстро разобралась во всём?

Рита пожала плечами:

— А в чём, собственно, было разбираться? Я же, в конце концов, врач. Пусть и не психолог, но определённую подготовку имею. И мне не составило труда поставить диагноз Рашели и всем её соотечественникам.

— А давно ты его поставила?

— Ну, первые намётки появились сразу после нашего прибытия на корабль, когда мистер Раман попытался захватить его. Тогда меня поразила болезненная реакция Рашели на рассуждения отца об «искупленцах».

— Да, я тоже обратил на это внимание. Но потом решил, что это из-за той давней истории, когда на Терре-Галлии существовали элементы расовой сегрегации.

— Из-за этого тоже. Но не только. Тогда я отметила, что Рашель особо настаивала на том, что галлийцы никогда не обижали Иных. Это было вроде как оправдание — мы, мол, не первые начали, раньше мы были хорошими и любили чужаков. А ещё она была буквально потрясена тем, что мистер Раман сотрудничал с Иными по убеждению. Помнишь, что она сказала? «Это хуже, чем продаваться за деньги». Хотя с нашей точки зрения — твоей, моей, всех остальных жителей Махаварши, — продажность есть более тяжкий грех, а искренность убеждений рассматривается как смягчающее вину обстоятельство. Для Рашели же всё наоборот. Но, повторяю, это не душевное расстройство, а просто воспитание. Во всём остальном, что не касается чужаков, Рашель очень милая, добрая, чуткая и нежная девочка.

— Да, — охотно согласился я. — Она просто прелесть. Она… — Тут я осёкся. — Кстати, мы же так и не сообщили руководству, что у нас на борту предатель и чужак. А это нужно было сделать сразу.

Я поставил на поднос пустую чашку из-под чая, поднялся и направился к двери каюты, чтобы пройти в рубку и связаться с командованием станции. Но, взявшись за ручку, замер в нерешительности.