— И не думайте. Просто вчера я был на приёме у Аллы Леонидовны Кихтяниной.

При упоминании этого имени лицо Андрея Андреевича напряглось. Он спросил тихо:

— И как вам она?

— Удивительная женщина! — совершенно искренне ответил Самоваров.

— Да? Господи, как я рад! — вскрикнул Андрей Андреевич и так зашевелился на диване, что под ним стукнула деревяшка, которую утром надломили увесистые сёстры с именами богинь.

— Вы представить себе не можете, как я рад! — повторил Андрей Андреевич. — Вы на меня в первую же встречу произвели большое впечатление. Наша с вами дружба стала для меня много значить, и я боялся: вдруг вы и она будете несовместимы? Вы, как ни крути, очень резкий. Вы несговорчивый! Вы самодостаточный! Со своим прошлым вы на всё это, конечно, имеете право, а она… Вы с личными проблемами у неё были?

— Да. Только не со своими.

Самоваров не стал уточнять, какие проблемы он приписал Вальке Чухареву. Он только неопределённо заметил:

— Почему-то многие боятся идти к психологу и видят в этом что-то непристойное. А ведь часто бывает, надо другу помочь — не навредить и не обидеть.

— Верно, верно! Я видел мельком вашего друга здесь, в музее. Он из милиции? Проблемы психологического плана у него прямо на лице написаны — взгляд тяжёлый, мрачный, до костей пробирающий, а на щеках глубокие впадины. Облик страдающего аскета! Вы правы, что к Кихтяниной обратились.

Самоваров улыбнулся. Так вот как, оказывается, выглядит со стороны железный Стас Новиков!

Андрей Андреевич продолжал нахваливать Кихтянину:

— Никто не умеет так тонко анализировать сложные ситуации, как она! Мы ведь давно знакомы. Сидели как-то рядом на ток-шоу, а месяц спустя встретились в круизе…

Андрей Андреевич слегка улыбнулся. Самоваров по этой улыбке понял наконец, кого ему всё время смутно и невозможно напоминал композитор Смирнов. Да Ледяева Альберта Михайловича, кого же ещё! Оба они счастливо моложавые и улыбаются по-детски. Только Ледяев однолюб и тихоня, а Андрей Андреевич — натура широкая, душа нараспашку. Он уже вовсю рассказывал Самоварову нечто глубоко личное:

— Мы как раз из Петербурга отплыли в сторону Дании. «Серебряная дорога Севера» — так этот круиз назывался. Областная администрация оплатила отдых видных мастеров культуры, так что не поехать было нельзя — губернатор обидится. Плывём. Осень, бархатный сезон, погода жуткая: качка. Полину, как обычно, тошнит. Многих, конечно, на корабле тошнило, но её непрерывно. Я вышел на палубу проветриться и лицом к лицу столкнулся с ней… с Аллой Леонидовной. Мы разговорились и потом почти трое суток не расставались ни на минуту. Она тоже была в круизе с мужем, но он всё уходил куда-то, даже ночью. Кажется, он в карты играл. А Полину всё тошнило! Она лежала в каюте с закрытыми глазами, с пачкой пакетов в руках. Её рвало и рвало, она не видела ничего вокруг и сейчас этих трёх дней совсем не помнит — говорит, всё как в тумане было. Я и сам оказался как в тумане. Она, Алла, меня просто оглушила. Она взяла меня вот так…

Он вытянул в сторону Самоварова крепко, до белых ногтей сжатый кулак и, на этот кулак глядя, повторил:

— …вот так взяла и держит меня. До сих пор. Как? Почему? Я и не знал, что бывает такая власть. Не гипноз же? Я кое-какие приёмы и сам знаю, как всякий, кто с детьми работает. Иногда даже давишь в себе это нехорошее, но сладкое ощущение власти. Так то дети! А чтобы со мной кто-то такое сделал? Я ей ничего не мог дать, кроме секса. Она, похоже, другого и не хотела. Она привела меня в свою каюту и сразу разделась. Совсем. Без всяких ужимок и кокетства. Она меня ни одной минуты не завлекала, не обольщала — просто взяла вот так!

Андрей Андреевич снова показал кулак и белые ногти.

— Главное, она совсем не в моём вкусе! Она старше меня, в очках, не слишком привлекательна. Вы бы видели, до чего у неё плоская грудь! Но если бы она только захотела, я бы всё бросил — Полину, хор, только чтобы хоть ещё раз…

Он вздохнул со свистом и продолжил:

— Через три дня мы прибыли в Оденсе. Погода улучшилась. Мы ездили на экскурсии, Полина пришла в себя, муж перестал в карты играть. В общем, ничто больше не повторилось. Мы с Аллой болтали на палубе о пустяках — и всё. Она решила, что нам больше встречаться незачем. Нет, мы и сейчас видимся довольно часто. Я к ней в кабинет хожу, плачу сто пятьдесят долларов за приём, а она даёт советы — у меня ведь жизнь довольно путаная. Она мой психолог и друг, я без неё шагу не сделаю. Но ей я не нужен в том смысле, в каком оказался необходим на теплоходе — чтоб быть сутками вместе, чтоб каждую минуту рядом, не отрываясь… Я теперь интересен ей в научном смысле. Мне этого мало, но и на это я согласен. Совсем никак, совсем без неё — не могу. Короче, слабак я.

«А в Нидерланды на ПМЖ собрался, — вспомнил Самоваров. — Там не будет Аллы Леонидовны. Чего же сейчас наплёл? Артистическая натура!»

— Так вам она понравилась? — снова спросил Андрей Андреевич.

— Да. Видно, что сильная личность. И некрасивой вы её зря назвали.

— Это я с досады. Вы, похоже, сами поняли, что с досады? Она одна-единственная в своём роде и всех красавиц стоит.

Вот Самоваров и узнал, кто такая любимая женщина Андрея Андреевича. Кто там ещё положен ему по списку? Жена? Полина имеется в наличии. Любовница? Уж не Ирина ли Александровна? А бедной рыжей Анне, похоже, не нашлось места в этом Пантеоне!

— Алла Леонидовна мне призналась, что любит музыку, — припомнил кстати Самоваров.

— Так и сказала? Значит, вы ей понравились, и она порисоваться захотела, — засмеялся Андрей Андреевич. — На самом деле она музыку терпеть не может, как все слишком чувственные натуры. Она сама так говорит. Кажется, она слегка презирает меня за то, что я музыкант. Это, возможно, и немужская профессия, но я ничему другому не выучен. Жаль!

— Вы сомневаетесь в своей профессии? — изумился Самоваров. — Но почему?

— Сам не знаю. У меня есть успех, есть имя в мире так называемой серьёзной музыки. Но мир этот герметически замкнутый. Мы — реликты вымирающей культуры, какие-то мамонты во фраках. Десятки лет учимся своему изощрённому и бессмысленному делу. Всё у нас очень красиво, всё давно сложилось: уютные залы, хорошие манеры…

— И публика есть, — подсказал Самоваров.

Андрей Андреевич согласился:

— Да, есть пока. Немногочисленная, но состоятельная и благопристойная. А я её не люблю — ни нашу, ни за границей. Ту особенно, что называется благодарной! Бросаются с букетами перезрелые женщины, непонятые мужьями и любовниками. Или странные господа. Они почему-то всегда коллекционируют какую-нибудь ерунду: марки, трубки, спичечные коробки. Немолодые благополучные у них лица. Рыбья кровь! К чему всё это?

Он отвернулся к окну, за которым исчез бесконечный, бледнеющий к горизонту мир и появилась плоская заслонка ночи.