– Товарищ капитан, обещаю, что теперь буду это делать незаметно. Вдали от посторонних глаз.

Он посмотрел на меня тяжело, потом укоризненно покачал головой, после чего сказал:

– Что ты за человек такой, Звягинцев, никак тебя понять не могу!

Я промолчал. Мирошниченко какое-то время внимательно смотрел на меня, а потом снова заговорил:

– Тут я недавно беседовал о тебе с командиром. Знаешь, что он мне ответил? Он сказал: принимай его, Володя, таким, какой он есть!

Я снова промолчал, тогда Мирошниченко попытался сломать меня взглядом, но вскоре сдался:

– Ты не боец Красной Армии, а самый настоящий махновец! Исчезни с моих глаз, Звягинцев!

По возвращении, пройдя все процедуры и формальности, затем получив отпускные документы, я отправился домой. Приняв у себя дома ванну, переоделся и отправился в гости к Сафроновым. Дверь мне открыл Костик в солдатской форме. Если он при виде меня расплылся в радостной улыбке, то у меня лице явно читалось удивление.

– Здорово, тезка!

– Привет. Слушай, а ты чего так вырядился? Или в столице мода пошла на солдатские гимнастерки с погонами?

– Все потом! Ты давай, проходи!

Я посмотрел через его плечо в глубь квартиры.

– Погоди, малыш, а что ты меня один встречаешь? Где, скажи на милость, твои папа и мама?

– Едут, дяденька. Через двое суток будут в Москве.

– Как едут?! Когда мы виделись в последний раз, ты сказал, что они через пару недель будут. Они что, окольными путями добираются, через Дальний Восток?

– Все просто, тезка. Мой папаша перед самым отъездом умудрился заболеть. Ну и с билетами у них не сразу получилось.

– Ясно.

Я вошел, огляделся. Все по-прежнему. Костик поставил на стол бутылку вина и бутылку водки, потом притащил пару банок консервов, хлеб, небольшой кусок копченого сала и половину кольца «Краковской».

Я придал себе недовольный вид.

– Это что? И все? А где мясное ассорти и заливная осетрина?

К моему удивлению, тезка вдруг потерял чувство юмора, приняв мою шутку всерьез.

– Извини, Костя, но половину твоего продовольственного аттестата я отдал соседке. У нее двое маленьких детей и муж, вернувшийся с фронта без ноги. Тяжело ей сейчас.

«Что-то Костик быстро меняться стал. То как мотылек порхал…»

– Отдал так отдал. Давай рюмки. Как там Сашка?

– Уже воюет наш лейтенант Воровский. Пару дней тому назад от него письмо пришло. Потом дам почитать. Ты надолго на этот раз? Или опять на пару часов?

– Дней пять буду. Гуляем?

– Гуляем!

Выпили. Закусили. Снова выпили.

– Так чего ты гимнастерку надел, тезка?

– Неделю как зачислен на курсы телефонистов-релейщиков. Мне туда направление дали от райкома комсомола, после моего выступления на собрании. Так что через полтора месяца – на фронт.

– Ты не подумал о том, что эту войну и без тебя выиграют?

– Знаешь, не подумал! Зато до сих пор помню, как ты на меня тогда смотрел! Думаешь, не понял?

– Ты мне загадками не говори!

– Помнишь, прошлый раз, когда я тебе сказал, что испугался армии и попросил отца сделать мне бронь, ты тогда презрительно на меня смотрел! Дескать, что ты за мужчина! Война идет, а он в тылу отсиживается! Скажешь, не так?

– Было такое. Отрицать не стану. Только к чему ты клонишь?

– Знаешь, у меня было время подумать. Несмотря на твое такое отношение, ты меня тогда не бросил! Помог! Еще как помог! Из такого болота вытащил! Вот я и решил, что меня твоя снисходительность не устраивает. Какая у нас может быть дружба, если ты в героях ходишь, а я трусом в твоих глазах выгляжу! Да и сам хочу доказать себе, что я мужик! Понимаешь?! Настоящий мужчина!

«А Мирошниченко говорит, что я только плохие примеры подаю. Услышал бы он сейчас эту пламенную речь, наверное, прослезился бы от радости».

– Что ж, ты выбрал свою дорогу. Тебе по ней и идти.

– Пойду! Не сомневайся! Знаешь, я тут пару раз наведывался в институт. Видел кое-кого из сокурсников, со многими разговаривал. Парня из нашей группы встретил, Сергея Крупинина, он воевал на Украинском фронте. Инвалидом стал. Сказал, что левую кисть руки осколком бомбы как острым ножом обрезало. У самого лицо спокойное, а глаза неподвижные и смотрятся так, словно из стекла вырезаны. Несмотря на то что они у него были сухие, у меня осталось такое ощущение, будто его душа плачет… – говоря это, Костик нервно передернул плечами, но продолжать не стал, а вместо этого неожиданно произнес тост: – Давай, Костя, выпьем за тех, кто никогда не вернется домой!

Выпили. Снова какое-то время говорили, пока мне в голову не пришла мысль поменять обстановку.

– Не пойти ли нам в ресторан, друг мой Константин?

– Действительно! Почему не пойти двум советским людям в ресторан, в свободное от войны время?

– Только ты в гражданку переоденься, товарищ рядовой телефонист.

– Так точно, товарищ младший лейтенант!

Пока он переодевался, я выпил на посошок, закусил и вдруг подумал о том, что часть моего гардероба должна висеть в шкафу Костика.

– Эй, друг! Ты мои вещи еще в ломбард не заложил?

Тот выглянул из своей комнаты, засмеялся и, ничего не говоря, махнул рукой, подзывая. Войдя к нему, я посмотрел на висевший в открытом шкафу костюм. Совершенно новый. Надел его после того, как пошил, только один раз. Стал переодеваться, одновременно глядя, как Костик крутится возле моей гимнастерки с медалями.

– Слушай, дай мне одну на время! Пофорсить!

– Все! Больше Константину Павловичу не наливать! Пошли!

– Эй! Почему мне нельзя медаль поносить?

– Да потому что есть указ 2/43, согласно которому за незаконное ношение награды могут отвесить до года тюрьмы. Хотя для такого матерого уголовника, как ты, такой срок… просто плюнуть и растереть!

– Все! Больше ни слова! – резко махнул рукой Костик. – Идем!

– Погоди! – Я подошел к зеркалу.

Костюм, сидевший на мне как влитой, был шоколадного цвета. Рубашка из крученого шелка. Ботинки тупоносые, простроченные. Ну и, конечно, шляпа темно-коричневого цвета с широкой темной лентой на тулье. Сдвинул шляпу чуть наискосок:

– А вот теперь пошли!

В ресторане я не был с памятного 1941 года. Как и тогда, ярко светили громадные люстры под потолком, на столах лежали белоснежные скатерти, а в зале неспешно работали официанты, разнося блюда и принимая заказы. Несмотря на то, что вечер еще только наступал, в зале было довольно много народа. В своем большинстве, офицеры.