Отец отстранил ее твердой рукой и вышел вперед.

— Чему обязаны в такой час? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Это я, — сказал незнакомец голосом князя Шаховского, и Варвара схватила отца за обшлаг халата. — Прошу простить за вторжение, но никак не мог…

Варвара всхлипнула и бросилась зловещему господину на грудь, отец и остановить ее не успел!

— Дмитрий Иванович, миленький, вы живы?!

— Жив, жив…

— Все закончилось?

— Да, Варвара Дмитриевна.

— Ох, как я боялась, как боялась…

И она заплакала, уткнувшись в его пиджак.

— Князь, — сказал отец, откашлявшись громовым кашлем, — что за маскарад?! И, может быть, лучше пройти в квартиру?

— Я по дороге заехал, — словно бы оправдывался Шаховской, — а маскарад так и остался, не успел я человеческий вид принять.

— Да, но к чему он?!

Князь улыбнулся, не отпуская Варвары.

— Так уж получилось, для дела нужно было, вот и… преобразился.

Варвара все плакала, сильно, навзрыд. В последний раз, припомнилось отцу, она так отчаянно рыдала девочкой, когда на ее глазах городовой бил нищего мальчишку, стянувшего у разносчика калач. Зима была, лютый мороз, мальчишка в опорках и каких-то лохмотьях, заскорузлый, грязный, а городовой румяный, сытый, сапоги начищены. Папа, кричала тогда Варя, сделай что-нибудь! Ну, сделай же, папочка!..

Чувствуя острую, до жжения в груди необходимость защитить дочь от всего на свете, если понадобится, так и от князя, отец твердой рукой взял ее за локоть, — она закрывала лицо и все плакала, — ввел в квартиру. Следом вошел Шаховской в нелепом маскарадном костюме и гриме, как со сцены Художественного театра.

Дверь захлопнулась. Генри Кембелл-Баннерман отчетливо хрюкнул.

— Попрошу в мой кабинет, — сказал Звонков неприятным голосом. — А тебе бы умыться, Варя.

Варвара Дмитриевна кулаками, как бывало в детстве, с двух сторон отерла слезы, посмотрела по очереди на отца и на Дмитрия Ивановича, хотела что-то сказать, но не смогла. Повернулась и убежала по темному коридору, пропала с глаз.

— Ну-с, потрудитесь дать мне объяснения. Во что вы втянули мою дочь? Что за ночные визиты? Или вы на конспиративное положение перешли?

Шаховской вздохнул.

— Конспиративного положения нет, а за поздний визит прошу прощения. Такого больше не повторится, я надеюсь. Это все, — тут он потряс себя за лацканы невиданного костюма, — должно остаться в тайне.

— Что мне за дело до ваших тайн, молодой человек? Дочь ничего не может объяснить, говорит, вы ее словом связали, а мне как прикажете понимать? Вы же депутат Государственной думы, если мне память не изменяет, а не комедиант!

И отец Варвары Дмитриевны отчетливо фыркнул, как давеча бульдог.

— Сдается мне, депутатам Думы и сейчас, и в будущем каких только ролей не выпадет сыграть, — проговорил Дмитрий Иванович негромко. Он так устал, что стоять ему было трудно, а хозяин кабинета сесть не приглашал. — И комических, и трагических, и героических…

— А вы решили начать? Так сказать, положить почин?

Варвара Дмитриевна показалась на пороге кабинета, из-за нее выглянул Генри Кембелл-Баннерман.

— Дмитрий Иванович, голубчик, все обошлось благополучно?

— Алексей Федорович убит, Алябьев. Я с вашего разрешения сяду.

Шаховской сел на диван, потер руками колючее от щетины и краски лицо, наткнулся на усы, приклеенные новейшим немецким клеем, сморщился от отвращения. Алябьев говорил что-то про этот самый клей. Утром, еще когда был жив.

Варвара Дмитриевна подошла, села рядом и взяла Шаховского за руку.

— А остальные?

— Арестованы. Не подвел Петр Аркадьевич и его «молодцы».

— Вы ни в чем не виноваты, Дмитрий Иванович.

Он глянул на нее и ничего не сказал.

— Это же война, — продолжала Варвара Дмитриевна храбро. Она понимала, чувствовала, что нужно как-то его утешить, сказать нечто важное, что сразу все расставит по своим местам, только вот что именно сказать?.. — На войне так полагается — кто кого. Люди могли погибнуть. Много людей! А вы предотвратили.

— Значит, пусть другие погибнут, так? — под нос себе пробормотал князь. — Ведь их всех повесят!.. Всех до одного.

— Они-то как раз на войне. А те, кого предполагалось взорвать, нет. И воевать не собираются!

— Я все это знаю, Варвара Дмитриевна. И говорю себе, но пока что-то не действует.

— Вы поступили так, как вам велел долг. И ваше чувство справедливости. Правильно ли, нет ли, но по-другому вы поступить не могли.

— Могу я все же узнать, в чем дело? — громко спросил отец Варвары Дмитриевны и задрал подбородок воинственно, очень похоже на дочь, заложил руки за спину и выдвинулся на самую середину ковра, как раз на блеклое чернильное пятно.

Шаховской поднялся с дивана и одернул пиджак, сидевший на нем очень неловко.

— Дело в том, что я хотел бы попросить руки вашей дочери, — твердо сказал он. У Варвары приоткрылся рот, а отец ее вытаращил глаза. — Варвара Дмитриевна редчайшая девушка, мой давний друг и верный соратник, нет, не соратник, а девушка, достоинства которой нельзя переоценить, в обстоятельствах трудных и страшных проявленные, а также красота и ум ее…

Тут он сбился, запутался и замолчал.

— Господи, боже мой, — пробормотал отец. — Нашли время…

— Папа! — вскрикнула Варвара Дмитриевна.

Даже в неверном свете раннего петербургского утра видно было, как горят ее щеки — густым, сплошным румянцем.

— А что же избранница ваша на сей счет?

— Папочка, я… ты и сам ведь знаешь… я… Дмитрий Иванович и я… наша дружба…

— Что ты будешь делать, опять дружба!

— Папа!

— Дочка!

Шаховской подошел к Варваре, она взяла его под руку. Отец вздохнул. Генри Кембелл-Баннерман за его спиной вздохнул тоже.

— Коли избранница согласна, мы ее счастию мешать не намерены. Жена то же самое скажет, не сомневаюсь. Только уж вы у матери как следует дочкиной руки попросите, Дмитрий Иванович. Мы, старики, по старинке привыкли. Нам новые веяния трудно даются.

— Благодарю вас, — сказал Шаховской и, как будто израсходовав весь запас сил, отошел к дивану, сел и опять потер лицо. И вдруг улыбнулся Варваре. — А бриллианты-то мои пропали, Варвара Дмитриевна. Вместе с чашкой так и исчезли. В суете и столпотворении никто и не заметил. Я когда вспомнил, хватился, а уже и след их простыл.

На улице мело. Снег валил, как за деревенской околицей, отвесный, сплошной, зимний, и не таял, вот удивительное дело! Черный асфальт, черная неприглядная осенняя земля вокруг редких деревьев вдруг оказались белыми, и от этого на мрачной улице стало светлее, просторней. Варвара поскользнулась, схватила Дмитрия Ивановича за рукав и засмеялась. Он улыбнулся ей так, что она, посмотрев внимательно, спросила: