- Конечно, ты мне ответишь, что никто не знает Орестиллу лучше, чем божественный Цезарь. Но если бы я был Цезарем… О! Во имя всех богов, я бы не хотел увлечься какой-нибудь девушкой, пусть красивой, пусть нежной, пусть даже умной, но при этом обладающей всеми недостатками неопытной шестнадцатилетней девочки! Да уже после двух-трех ночей, проведенных с нею, я мечтал бы о том, чтобы она поскорее вернулась к себе домой! Во имя Геркулеса, это было бы мое единственное желание! Как! Я Цезарь, я молод, красив, всесилен. Я каждый день окружен прелестнейшими женщинами, любая из которых будет счастлива той милостынью, которую получит из моих объятий, а их мужья будут только гордиться этой мимолетной благосклонностью. И вдруг мне приходится возиться с какой-то девчонкой, не имеющей понятия о настоящих любовных наслаждениях! Ох! Я пожелал бы вырваться на свободу! Мне бы захотелось разделить любовные утехи с женщинами, познавшими все уловки Венеры, а не терять время на обучение этим секретам той, которая их и не примет, и не оценит! И это взамен на всю империю? Нет, я бы повременил. Вот в сорок лет или в пятьдесят… Тогда, кто знает? может быть…

Эту тираду Калисто проговорил на одном дыхании, глядя куда-то в потолок, словно обращался к неведомому плоду своей фантазии. Калигула слушал его с напряженным вниманием. Поначалу он смутно подозревал подвох в рассуждениях либертина. Но постепенно резкие черты деспота стали смягчаться и, наконец, легкая улыбка тронула его губы.

- Браво, Калисто! - воскликнул он, хлопнув ладонью по плечу юноши. - Во имя Зевса, браво! Ты повторил все то же самое, что я говорил сегодня утром, когда вставал с ложа. Эта малютка мне уже надоела, как и ее пресные ласки… «Ты меня не разлюбишь?», «Ты меня не бросишь?», «Я умру от горя», «Я так ревную» - сколько можно все это терпеть! Клянусь всеми богами, ты слово в слово пересказал мои мысли!

- Я рад, что невольно угадал малую часть твоих размышлений. Не смея претендовать на большее, я могу лишь благодарить бога за то удовольствие, которое доставила тебе игра моего скромного воображения.

- Но кое-что ты все же не предусмотрел! - произнес Калигула, прикладывая указательный палец к губам.

Калисто почувствовал, как дрожь пробежала у него по спине. Ему показалось, что какая-то рука в стальной перчатке безжалостно сдавила его сердце. Едва не поддавшись губительному отчаянию, он все-таки сохранил внешнее спокойствие и, собравшись духом, равнодушно спросил:

- Что же?

- То, что я не хочу выглядеть прицепсом, который делает уступки плебеям.

- Ах, вот ты о чем! - облегченно выдохнул Калисто. - Прости, божественный Цезарь, но я бы не стал из-за этого беспокоиться. Если какой-то мой поступок доставляет мне удовольствие, к тому же, ничем меня не обязывая, приносит радость моим подданным… Ну что ж! Тем лучше! Тогда я одним ударом убиваю сразу двух зайцев: забочусь о себе, и укрепляю империю.

- О! Сдается мне, Калисто, что сегодня некий бог говорит твоими устами! Клянусь, ты мудрее самого Луция Аннея Сенеки, хотя и не так образован.

Калигула ласково потрепал либертина за волосы и, взяв в руки золотую цитру Аполлона, вышел за дверь, куда сразу же хлынула толпа придворных, слуг и шутов, находившихся в комнате. Идя за ними следом, Калисто не переставал поздравлять себя с удачей и благодарить богиню Фортуну, которая, как ему казалось, руководила всеми сегодняшними событиями. Однако юноша был несправделив к себе, не придавая значения своему собственному уму и наблюдательности. Зная непостоянство Цезаря, он еще за ужином в доме Кальпурниев понял, что робкая и наивная девушка быстро наскучит человеку, подверженному порочным страстям. И теперь Калисто размышлял о том, как ускорить катастрофу, грозящую Ливии Орестилле. Проницательный знаток настроений своего господина, он пришел к мысли, что теперь ему большую услугу оказала бы какая-нибудь другая женщина, способная привлечь внимание сластолюбивого деспота. Именно поэтому он старался не отставать от Калигулы, который вышел на улицу в костюме Аполлона, чтобы послушать льстивые замечания и ощущать на себе восхищенные возгласы матрон, прогуливавшихся по городу. Но на его беду ни одна из этих дам не производила никакого впечатления на самодовольного лицедея, упивавшегося собой и своим нарядом. Уже возвращаясь с прогулки, многочисленные придворные, сопровождавшие императора, остановились возле великолепнейшего особняка с мраморными колоннами в коринфском стиле, нравившемся римской знати.

- Это дом знаменитого и древнего рода Меммиев, предком которых Вергилий считает Мнестея, спутника Энея [134], - заметил всезнающий Геликон.

- Ох, опять ты со своим всезнайством. Да что из себя представляет этот Вергилий? Невежда, лишенный какого-нибудь таланта - вот что такое ваш хваленый Вергилий, - неожиданно рассвирепев, бросил Калигула и почти сразу добавил:

- Чтобы избавить вас от предрассудков, я сегодня же прикажу изъять из библиотек и сжечь все сочинения Вергилия. Так же, как и книги Тита Ливия, этого шарлатана и неуча, ничего не понимавшего в истории [V].

- Да здравствует мудрость божественного Цезаря! - воскликнули несколько голосов.

- Так это дом Гая Меммия Регула? - помолчав, спросил Калигула.

- Именно так, божественный.

- Того самого, который был консулом в 784 году и помог моему дяде Тиберию свергнуть Сеяна?

- Совершенно верно, - вступил в разговор Протоген. - Он сейчас наместник в Македонии [135].

- У его жены Лоллии Паолины самые лучшие жемчуга и изумруды в империи, - добавил Геликон.

- Лоллия Паолина? - переспросил Гай Цезарь, наморщив лоб. - Что-то я не могу вспомнить ее.

- О, это очаровательнейшая женщина и к тому же еще молодая, - пришел на выручку Калисто.

- Не та ли это Паолина, чью красоту я хвалил недавно?

- Нет, это ее племянница. Мать Лоллии была прелестна, но ее дочь превосходит красотой всех женщин, живших в империи со времен Августа.

Ничего не ответив либертину, Калигула медленным шагом направился во дворец. Придя домой, он поманил пальцем обоих консулов и приказал немедленно вызвать в Рим Гая Меммия Регула с супругой. Теперь Калисто мог праздновать окончательную победу. Еще раз угадав тайные мысли своего хозяина, он понял, что того увлекла экстравагантность интриги с незнакомой женщиной, находившейся за много миль от столицы. Вечером в триклинии была устроена неслыханная оргия, на которую, кроме проституток, пригласили лучших наездников, выступавших на аренах города под зеленым цветом. В разгар разнузданного веселья Орестилла стала нежно упрекать Калигулу за те нескромные ласки, которые он оказывал то одной, то другой бесстыдной куртизанке, позоря бедную Ливию, и всякий раз император отвечал ей с такой грубостью, что несчастная в конце концов расплакалась. Лучше бы она этого не делала! Ее супруг рассвирепел и, разразившись проклятиями, исступленно прокричал: