Солнце уже начинает склоняться к западу, жара постепенно переходит в мягкое предвечернее тепло, камни базилик теряют ослепительный дневной цвет, медленно покрываясь серой краской. Лука и Буратино отправились своим обычным маршрутом в Камыши, а мы с Борисом, отоспавшиеся и повеселевшие, сидим, за колченогим столом и пьем чай со знаменитой херсонесской мятой, той самой, что растет там… где и было сказано. Чай с мятой — верное свидетельство, что у нас гости. И вправду, рядом с нами сидит Маздон и угощается купленными утром пряниками.

Наш фотограф тих. С нами он обычно не шумит и не проклинает извечных своих врагов — маздонов, проклятых коммунистов, лавочников и начальника отдела кадров Петрова. Это спектакль для посторонних, в нашем кругу Маздон разговаривает на вполне чело веческие темы. А что такое человеческая тема для фотографа? Понятное дело, фотографии.

Маздон вздыхает — работать с каждым месяцем труднее. Бумага, пленка, проявитель, фиксаж. Пока добудешь, пока выпросишь… И бумага теперь не та. До войны фотобумагу делали на серебре, а еще раньше на золоте, поэтому старые фотографии живут вечно, сохраняя неповторимый зеленоватый или коричневатый оттенок. А какие тогда были негативы! На стекле, ясное дело. А эмульсия!..

Вспоминаю фотографии, где запечатлен Косцюш-ко. Маздон бывал в местном фотоархиве и подтверждает — раньше здесь умели снимать. Какая тут была лаборатория! И куда все делось? Теперь в лаборатории здешней и пленку проявлять опасно, вода то и дело кончается. А вещи снимать — это только дома, здесь разучились.

…А ведь через неделю нам уже уезжать! Мысль эта приходит первому Маздону. Неужели уже через неделю? Вторник, пятница, снова вторник… Да, точно! Ну и быстро же дни летят!

…И этот месяц пройдет, и это лето пройдет, и этот Херсонес пройдет — скоро, скоро, навсегда, тенью, ночным болидом, призраком среди желтой травы…

Впрочем, Маздон вспомнил об этом не из сожаления о быстротекущем херсонесском времени. Он думает о более прагматичном — желая уехать пораньше, спешит закончить фотодела. Прежде всего это итоговые фотографии раскопа и, конечно, общая фотография экспедиции — все вместе, все рядом. Давняя археологическая традиция, еще с прошлого века. Сколько их здесь хранится в архивных папках! И у меня самого их уже с десяток… Нет, уже, считай, все полтора, если с этой, будущей.

Ничего, Маздон, скоро заканчиваем. Ко Дню Флота будешь свободен, как птица небесная. Можешь уже покупать билет.

Маздон отправляется в очередной фотопоход. Наступает идеальное время для слайдов. Желтая трава, серый камень, голубое небо — все это будет здорово смотреться в осеннюю слякоть, когда свет диапроектора на несколько секунд прорубает окно в навсегда сгинувшее лето.

Борис тоже готовится. Он ангажирован не куда-нибудь, а в «волчатник», в логово Акеллы на преферансный матч. «Сочинка» до победного конца. Смотри, Борис, там все-таки волки! Впрочем, бесстрашный химик уверен в себе — университетская преферансная школа не выпускает слабаков.

Мы со Светой сидим на склоне холма в высокой траве, которая здесь не успела еще окончательно высохнуть и пожелтеть. Тихо, очень тихо… Даже не верится, что за холмом — шумный московский лагерь, а в двухстах метрах левее — наша Эстакада. Света вспоминает, что у них на Сахалине полно таких травяных джунглей. А деревья, наоборот, маленькие — те самые, что японцы разводят в цветочных горшках…

Ночь катится дальше. Из глубокого рва, тянущегося вдоль холма, начинает медленно выползать серый туман, наполняя воздух сыростью и холодом. Трудно поверить, что совсем недалеко отсюда — теплая Себаста. Свитер оказался в самый раз!.. Света шепчет, что ей кажется, ей снова кажется, что кто-то за нами наблюдает. Кто-то притаился, совсем рядом, совсем близко, дышит в затылок…

Ну, если наблюдает…

У моря, возле фундамента Уваровской базилики, становится теплее. Несмотря на поздний час, здесь людно, то и дело во мраке мелькают знакомые фигуры, однако неписаный херсонесский кодекс не рекомендует здороваться в такое время суток, сейчас мы все инкогнито…

Ага! Кемеровские Змеи ползут на пляж, конвоируемые двумя своими кавалерами и… Ну конечно, Толиком— Фантомасом. А это кто?

Голоса — мужской и женский. Далековато, мужской узнать трудно, но вот женский — скрипучий, визгливый, да еще с подвыванием на конце каждой фразы… Быть не может! А с кем? Вот это да!..

Мимо нас, мило беседуя, дефилируют по направле-нию аккурат к Базилике 1935 года Ведьма Манон и — надо же! — Буратино. Манон, а как же ненаглядный супруг, что все никак сюда не доберется? Ай да Ведьма! Видишь, Свет, всякая тварь в такую ночь гуляет!

А кстати, который час?

…Наблюдение за Криптой.

Время — с 23.00 по 23.45. Тепло, легкий ветер. Полная луна (полнолуние завтра).

Мои впечатления:

Лунный свет заполняет Крипту с востока на запад, то есть от алтарной части к лестнице. Ниша освещается сверху вниз. Если там стояла, к примеру, статуя, то освещалось вначале лицо, затем плечи, грудь. Эффект мог быть усилен, если в плитах перекрытия и в самом деле имелось световое окно, позволявшее направить свет в нужном направлении.

Борис:

Энергия Крипты очень сильная, вязкая, восходящая куполом над входом. Зафиксирован темный источник энергии в виде цилиндра, а также два пятна в форме «легких» (в районе алтаря).

Примечание: опять экстрасенсорика!

Впечатления С.:

Ей было страшновато, причем это чувство, совершенно необъяснимое, появилось, когда мы прошли храм Владимира. С. хотела быстрее вернуться и даже не подошла ко входу в Крипту. Когда мы возвращались, настроение ее сразу улучшилось, она даже удивилась такой своей реакции.

Борис заявил, что собаки, которых около храма Владимира всегда много, обходят место, где находится Крипта.

Примечания: кто этих собак считал ?

Предложение: спуститься в Крипту ночью. Для этого нужна страховочная веревка…

По лестнице топают знакомые шаги, вспыхнувшая лампочка озаряет явление тюленя на веранду. Залезаю под спальник с головой и замираю. Все, я сплю, меня нет, я умер…

Вовремя! Лука прямо в брюках и сандалиях валится на матрац, издавая нечто вроде рычания. Спите? — слышится грозный голос, вновь сменяющийся рыком. Спим, Лука, спим… Э-э, нет, беднягу Бориса разбудили-таки эти вопли, он сонным голосом отзывается…

Получив слушателя. Лука высказывается прямо, но энергично по поводу Урлага и ургуянок. Ах вот оно что! Прелестницы охотно слушали стихи, тюленьи вирши даже чем-то понравились. Увы, поэтический вечер был прерван рейдом, устроенным Большим Бобром. На предложение временно — хотя бы на два часа — эмигрировать неверные ургуянки лишь посмеялись и помчались в вагончик, чтобы успеть туда раньше грозной начальницы.

Издав очередной рык, тюлень проходится и по моему адресу, упирая на извечную мою зловредность и благодарность, после чего задает риторический вопрос о том, где наша южносахалинская гостья.