Возможно, Синди где-то и прав, говоря о культурных различиях в вопросах правосудия. Но в истории Кималауэзо мне как раз видится квинтэссенция той юриспруденции, которой меня учили в Америке. Вот чем меня поразила эта сказка. Она напоминает бородатый анекдот, в котором молодой адвокат приходит к отцу, старому адвокату, с радостным известием: «Отец! Я выиграл дело, которое ты вел двадцать лет!» «Идиот! – взрывается старик. – Благодаря этому делу наша семья двадцать лет жила безбедно!» Адвокат – он и в Африке адвокат. И, разумеется, Синди, что бы он там ни говорил, тоже приходила в голову мысль о забавном сходстве между заседанием суда у него на родине и собранием макотов под ветвями мулембы. Недаром он в шутку называет нашу работу «мака». На луандском сленге это слово означает «проблемы», но исконное значение было другим: maka – переговоры, деревенское судопроизводство, которым занимались старейшины в арлекиновых колпаках. Еще одно значение maka – быль. В народном творчестве амбунду так назывались истории о том, что было на самом деле, – по контрасту с миссоссу (сказки, небывальщина). Никаких миссоссу, только мака. Синди любит вставлять эти словечки, кимбундизмы, особенно в общении с местными чиновниками. Мака, кизангу, кибету, казукута[140]. Заменяет ими юридические термины, использует в качестве эвфемизмов. Казалось бы, пошлее не придумать, но ангольские партнеры смеются своим заразительным африканским смехом – то ли притворяются, то ли и вправду находят выкрутасы англичанина остроумными и вовсе не оскорбительными. Нет, все-таки притворяются.

«Ну что, Дэмиен, займемся нашими мака?» Контрактное обеспечение, посредничество, вся эта челночная дипломатия. С одной стороны – инвесторы в Лондоне, с другой – здешние правительственные чиновники, менеджеры по управлению активами, аудиторы, трейдеры и, конечно, юристы, чья задача – находить лазейки и офшорные гавани, а также регуляторы в этих гаванях, чье дело – не мешать. Вот они, мака корпоративного юриста в Луанде. Бывают и остросюжетные моменты. Соседний офис занимает американская компания, чье название – пугающе длинная аббревиатура, а описание – нещадное нагромождение скучных слов. «Урбанистическое планирование с использованием социально прогрессивных бизнес-моделей». На самом деле все предельно просто: часть прибыли компании выплачивается инвесторам, остальное идет на строительство доступного жилья для семей с низким достатком. Эта «социально прогрессивная бизнес-модель» прекрасно работала в Намибии, должна сработать и здесь. Но однажды утром в их офис врываются люди в хаки с «калашами» наперевес, требуют освободить помещение. Во главе этой ударной бригады – некто по имени генерал Тавареш. Так он представился. Товарищ Тавареш тычет бумаги, из которых следует, что вчера имущественный акт был переписан на его дочь и теперь это помещение принадлежит ей. «Выметайтесь или подписывайте новый договор с сеньорой Тавареш». Если что, новый договор уже готов, вот он тут. За последние сутки стоимость аренды помещения выросла ровно в пять раз. Американская компания с длинным названием подает на генерала в суд. Ангольский суд решает дело в пользу социально прогрессивных градостроителей. Но Тавареш не так уж прост: дочь уже успела переписать все на его имя, а он, будучи военным, не подчиняется решениям гражданского суда. Дело передают в военный суд, там с решением не торопятся. Процесс грозит затянуться, как в истории Кималауэзо. Тогда компания обращается в Международный валютный фонд. Им известно, что в настоящий момент правительство Анголы ждет от МВФ ссуды на четыре с половиной миллиарда долларов. Они просят приостановить перевод этих денег до тех пор, пока ангольские власти не приструнят рэкетира Тавареша. И в конце концов с помощью МВФ и Конгресса США добиваются своего: им возвращают их офис.

Могло бы быть и хуже. Иностранных инвесторов, как правило, защищают арбитражные оговорки, и правительство всячески заинтересовано в том, чтобы иностранцы чувствовали себя защищенными, но на местах случается разное, никто не застрахован, особенно в разборках с генералами. У генералов дурная слава. Те, кто связан с Каса Милитар[141], могут прийти в любое государственное или частное учреждение и делать там все, что им заблагорассудится. Никто и не пикнет. За последние годы нескольких бизнесменов-экспатов убили, еще нескольких выгнали из страны. А уж жалобам и судебным искам, конфликтам между иностранными и ангольскими бизнесменами несть числа. Такие же Тавареши обвиняются в невыполнении обязательств, и судебное вмешательство не в помощь: в законодательстве всегда есть лазейки, специально для них придуманные. Все замешано на своячестве и устроено таким образом, что никогда нельзя провести границу между государственным и частным. Частные предприятия наделяются полномочиями, которыми в нормальной ситуации может обладать только государство. Принуждение к совершению сделки под угрозой насилия – в порядке вещей. При этом, если заглянуть в устройство этого частного сектора, волосы встают дыбом: у большинства компаний вообще нет никакой бухгалтерии, не бывает аудитов, нет совета директоров. Если бы они наняли иностранных консультантов, как это сделал в свое время «Сонангол», те могли бы помочь с системами управления, бюджетными инструментами или договоренностями о закупках. Но их помощь не принимается. Генерал Тавареш не понимает разницы между доходом и прибылью. Единственное, что он знает, – это диверсификация, и уж в этом ему нет равных. Он специалист широкого профиля. Портфель его компании может включать в себя, например, производство и продажу мороженого, газированные напитки, нефть, алмазы, недвижимость, гостиничный бизнес и мотоциклы. Все решает не отраслевая компетенция, а политический доступ. Генерал и политик в одном лице, он к тому же является крупным землевладельцем и строителем, причем строительство это не облагается налогом. По счастливому стечению обстоятельств муниципальный администратор – его брат. Когда-то, в разгар гражданской войны, такие, как он, сколотили свой капитал самым нехитрым способом, а именно через обмен валюты. Официальный валютный курс не имел никакого отношения к реальности или даже к тому курсу, который можно было найти у кингилаш[142] на улицах Луанды; он существовал только для своих. Те, у кого были правильные связи, могли попросту прийти в центральный банк и обменять ничего не стоящие кванзы на твердую валюту. Сотни тысяч долларов сами текли в руки. Эта лафа длилась почти пять лет – до 1999 года, когда правительство наконец приняло меры по упорядочению денежного обращения. Тогда же, в рамках программы приватизации, МПЛА передало около трехсот компаний в руки частных лиц – тех самых, которые разбогатели через манипуляцию валютным курсом. Их называли «благонадежными предпринимателями», empresários de confiança.

Я видел этих олигархов. Помню, как на утреннем заседании нам подавали паштейш-де-ната[143] и булочки с джемом и как амбал в дорогом костюме, тоже, кажется, бывший генерал, трубил своим хриплым голосищем: «Я плачу адвокатам десять штук в час. Я так понимаю, блядь, омлетом кормят только тех, блядь, кто платит сто штук в час?» Помню, как в процессе переговоров он то и дело выходил из себя, начинал орать, со всей силы швырял в мусорное ведро новый мобильник, выворачивал карманы в поисках авторучки и из карманов сыпались скомканные стодолларовые купюры вперемешку с грязными носовыми платками. «Где, блядь, у вас тут эмпрегада?[144] Почему не убирает мусор?» Узнав от Синди о злоключениях наших соседей, социально прогрессивных градостроителей, я сразу вспомнил того олигарха и живо представил себе генерала Тавареша – такого же жлоба и бандита.