– Э па, что это ты у нас вдруг заговорил как политик, а? – морщится Карлуш. – Такое чувство, что ты речь с трибуны толкаешь на Дипанду[159]. Это все твое пиво виновато, я давно тебе говорил. Если не хочешь превратиться в полного муму[160], переходи на более крепкие напитки.

Жузе, тоже предпочитающий более крепкие напитки, наливает себе виски и принимается взбалтывать его, как это делают в американских фильмах. Виски Teacher’s. «Уишки», как здесь говорят. Хорошо, если и вправду Teacher’s, а не нигерийская подделка.

– А что такое «муму»? – спрашиваю я.

Я всегда спрашиваю и переспрашиваю. Ребятам это, кажется, приятно, им нравится быть моими наставниками. Американцы тоже такое любят: недотепа-иностранец, вроде персонажа Бэлки из классического ситкома «Идеальные незнакомцы», тот, кому нужно терпеливо все объяснять, как ребенку. Мне не привыкать: я полжизни выступаю в роли Бэлки.

– А ты что, Тургенева в школе не читал? – смеется Жузе.

– Не морочь ему голову, – вмешивается Шику. – Слово «муму» пришло к нам из языка йоруба. Сначала оно пришло в язык ямайских растаманов, а уже оттуда – в наш калау. Вадим, ты ведь в Майанге живешь, так? У тебя там под боком, можно сказать, штаб-квартира растаманской общины Луанды. В одной из тех многоэтажек, которые рядом с Ларгу-да-Майанга. Я у них иногда лиамбу[161] покупаю. Ну так вот, у растаманов есть…

– Муму – это матумбу, уатобу[162], – перебивает его Ману.

Калау – городской сленг, неисчерпаемый, как электрон и атом. Гремучая смесь португальского с кимбунду, да еще с вкраплениями американского джайва[163] (словечки вроде «браза» и «шиит»). Так говорят в Луанде, которую, кстати, они называют не Луанда, а Нгимби. Говорить как стопроцентный луандец мне не по зубам, сколько бы я ни старался. А ведь тот сленг, на котором говорят мои друзья, – это, в сущности, разговорная речь местной интеллигенции. Многие жители муссеков говорят на еще менее доступном претугеш[164], где нет разницы между единственным и множественным числом; где артикли исчезают, глаголы спрягаются самым невообразимым образом, местоимения второго лица «você» и «tu» все время путаются и взаимозаменяются. «Você tens boa face» («Вы имеешь красивое лицо»). Вместо «por favor» – просто «favor», вместо «coisa» – «cuesa», вместо «eu» – «mi». Нанизывание приставок из кимбунду на португальские корни в словечках вроде «kapikeno» (малюсенький). Почему-то любой суржик особенно падок на уменьшительные префиксы и суффиксы. В Нью-Йорке все эти «бебички» (любимое слово Лениной родни) страшно раздражали, а в Луанде «бебезита», пришедшая, по-видимому, из испанского, не то что не раздражает, а, наоборот, даже нравится. Бебезита, мадринья, манинья[165]. Что раздражает иммигранта, туриста умиляет. Даже наречия и те – с уменьшительными суффиксами. В английском такого нет. Зато в русском есть: «потихонечку». И вот эта языковая привязка – то, чего нет в английском, но есть в русском и португальском, – дополнительный повод убедить себя в соблазнительной лжи: здесь ты, как ни странно, больше чувствуешь себя как дома. Больше, чем в Америке. Потому что «потихонечку» – это devagarinho.

То, для чего чикагский Вова Лысиной-по-Паркету, сам того не зная, выдумал неологизм «пáри», на калау называется «бóда». Стандартное португальское «фешта» тоже подходит, но «бода» – посмачней, пожаргонней. Разница между «вечеринкой» и «тусой». Так объяснил Жузе. Бода длится до утра, полночное муфете плавно переходит в завтрак. А местный завтрак – это вам не португальский пекену-алмосу, никаких латте, эспрессо и пирожных с заварным кремом. Для многих луандцев привычный завтрак – это хлеб с чаем; некоторые едят на завтрак орехи кешью. Не то группа Luz e água. Суп музонге (из той же рыбы, недоеденной вчера) да пиво «Кука» – вот традиционный субботний завтрак ангольского хардкорщика. Служба «Снятие похмелья на дому» работает безотказно, приводим в чувства за пятнадцать минут. Правда, под утро некоторые из кутил все-таки сходят с дистанции. Хозяин дома выходит из уборной и, поморщившись, сообщает во всеуслышание, что его только что стошнило. Я замечаю каплю воды у него на очках (видимо, Шику ополаскивал лицо после рвоты) и чувствую, что меня самого вот-вот стошнит. Но беру себя в руки.

Все мы, будучи опытными гуляками, берем себя в руки, и праздник продолжается. Действие перемещается на Илья-де-Луанда, где живет кузен Ману. Длинный деревянный стол на веранде, ранний обед с братом, двумя сестрами, их бойфрендами, дядями, тетями, кузенами, анекдотами, историями из прошлого. Пиво «Кука», водка с «ред буллом». Бомбу фриту кон жингубу торраду[166]. Один из родственников – бывший военный летчик – вспоминает, как МПЛА закупило целый флот новых МиГов, а потом уже сообразило, что на них некому летать. «Подготовленных пилотов-то нет. Это только в фильмах – раз, и полетел. А в жизни-то так не бывает. Неувязочка, товарищ командующий, не учли. А он мне: назначаю тебя ответственным за формирование новых кадров. А где же я их возьму, эти кадры? Из кубинцев, что ли?..» Рассказ летчика не заканчивается, но затухает, как треки на старых альбомах; тонет в какофонии других рассказов и мерном урчании генератора. «…А про солдат из Катанги вы слыхали? Их на нас Мобуту наслал. В общем, это были пигмеи. Вот кто знал толк в уанга![167]

У всех, кто против них воевал, начинались страшные головные боли. А когда эти пигмеи в бой шли, впереди у них всегда шла голая баба с калебасом на голове. И все пули противника оказывались в этом калебасе. Но мы их все равно победили в конце концов». – «Айэ? Каким образом?» – «А просто наше командование тоже знало про уанга. Распорядились, чтобы впереди нашего отряда шел голый солдат с мощным стояком. У нас был один такой парень из Бенгелы, он мог в любой момент заставить своего кинжангу встать по стойке „смирно“. Так вот, когда он вышел вперед, колдовство пигмейской ведьмы перестало работать». Одна история перебивает другую, уже не важно, кто и о чем говорит. Кто-то из выпивох решает, что сейчас самое время преподать белому (мне) урок кимбунду. Скажи «тужи», скажи «уандала ку беула», скажи «муньонго», скажи «сунду йа майе». Я послушно повторяю, как попугай, хотя по реакциям окружающих догадываюсь, что, скорее всего, произношу какие-нибудь нехорошие слова. Мои хватившие лишку «учителя» заливаются идиотским смехом. Развлечение для двоечников из начальной школы.