Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На другой день Гофман приносит радостную весть, что Зиг объявлен непригодным к несению какой бы то ни было службы и отправлен жалкой развалиной в армейский психиатрический госпиталь в Гиссене. Никто не обращает внимания на его бессвязный лепет об убийстве, фальсификации расовых документов и диких котах. Все лишь смеются над его безумными обвинениями.
— Ему никогда не выйти из Гиссена, — довольно усмехается Порта. — Он повсюду будет видеть диких котов.
Гофман поднимает трубку звонящего телефона. Звонит вахмистр Залли.
— Можете спокойно спать, ребята, — весело смеется он. — Документы Бирфройнда навсегда исчезли! Однако это будет стоить еще одного ящика виски! — добавляет он. — Если в будущем кто-то увидит его полуголый орган, он может сказать, что кожу с головки ему отрезал какой-то треклятый еврей, и это даже не будет ложью!
Облегченно вздохнув, Гофман кладет трубку на место.
— Из соображений безопасности нам нужно на время убраться отсюда, — говорит он. — Собственно, сейчас очередь четвертой роты идти на фронт, но, пожалуй, нам лучше с ней поменяться. Через час командиров отделений и групп ко мне! — приказывает он и вновь становится гауптфельдфебелем.
В эту же ночь мы незаметно переходим линию фронта.
Мне даже не снилось, что я когда-нибудь возглавлю такую смесь плохо экипированных солдат, как Пятая танковая армия.
Генерал-полковник Бальк в письме генерал-полковнику Йодлю, сентябрь 1944 г.
Я машинально заношу правую руку над плечом. Ребро ладони твердо от мизинца до запястья.
Бросаю руку вперед, прямо на его адамово яблоко.
Грегор уже убил другого, ударив ребром ладони между плечами и шеей. Я отчетливо слышал хруст костей.
Порта ловко отскакивает в сторону от длинного штыка и молниеносно бьет русского сержанта кончиками пальцев в горло с такой силой, что он падает навзничь; голова с треском отламывается от позвоночника.
Мой удар был превосходным. Наш инструктор-японец остался бы доволен. Я разбил противнику гортань. Удар был таким сильным, что моя рука вошла ему в горло и остановилась только у позвонка. Я допустил одну скверную ошибку. Посмотрел в лицо противнику, увидел искривленный рот и налитые кровью глаза.
Это была женщина!
Я долго сидел в снегу, и меня выворачивало наизнанку. Наш инструктор был прав: никогда не смотрите на противника! Убивайте его и идите дальше!
Я долго не мог забыть ее искаженного лица.
— Поднимайся, красный ублюдок, — кричит фельдфебель Шрёдер со зверским выражением лица. — Беги, вошь, беги!
— Нихт большевик, — испуганно кричит пленный. Быстро снимает меховую шапку и кланяется. — Нихт большевик, — повторяет он, поднимая руки. И кричит в смятении: — Хайль Гитлер!
— Должно быть, один из тех шутов, которых мы захватили, — усмехается унтер-офицер Штольц, злобно подталкивая пленного автоматом.
— Пошел, ленивая тварь, — шипит Шрёдер с убийственным блеском в глазах.
— Нихт большевик! — выкрикивает пленный и неуклюже бежит по глубокому снегу.
— Похож на мокрую курицу, — говорит Штольц с громким смехом.
— Еврейский ублюдок, — рычит фельдфебель Шрёдер, вскидывая автомат.
Штольц злобно смеется и бросает снежок вслед пленному, уже значительно спустившемуся по склону холма. Потом строчит автомат, и пленный катится вниз.
Шрёдер спускается к трупу уверенным шагом охотника, идущего подобрать подстреленного фазана. Испытующе толкает мертвого дулом автомата.
— Мертв, — оборачивается он с гордой улыбкой.
— Если Старик узнает об этом, — холодно говорит Грегор, — я бы не хотел быть в твоей шкуре.
— Пусть Старик поцелует меня в задницу, — самоуверенно отвечает Шрёдер. — Я выполняю приказ фюрера. Уничтожаю недочеловеков повсюду, где нахожу.
— Однако твой фюрер не велел тебе совершать убийства военнопленных, так ведь? — замечает Порта, наводя на него ствол автомата.
— Можешь донести на меня, если хочешь, — высокомерно усмехается Шрёдер. — Я это переживу!
— Ради тебя же надеюсь на это, — презрительно отвечает Грегор, уходя в лес, где отдыхает остальная часть отделения.
Старик раздражен и сердит. Отделение обременили двумя прикомандированными. Финн, капитан Карилуото, и немец, лейтенант Шнеллё, должны наблюдать за нами в этом долгом путешествии к Белому морю. Кроме них есть еще несколько новичков, сдавших экзамены на переводчиков с русского. Как ни смешно, они не понимают ни слова из того языка, которым разговаривают здесь, за Полярным кругом. Порта и Барселона справляются с местным наречием гораздо лучше.
Офицеры потрясены тем, что уже видели, и это привело к нескольким столкновениям между ними и Стариком. Но поделать они ничего не могут. Оберст Хинка совершенно определенно сказал им, что командует нами Старик, а за ним — при любых обстоятельствах — следует Барселона Блом.
Мы, ворча, собираем снаряжение. Порта готов избить унтер-офицера Штольца из-за убитого пленного, а Старику приходится откровенно поговорить с лейтенантом Шнелле. Малыш безо всякой видимой причины бьет фельдфебеля Шредера, и тот валится с ног.
— Не иди по дороге, — кричит Старик Малышу, который возглавляет колонну.
— Почему? — кричит Малыш так громко, что в лесу откликается эхо.
— Потому что так мы выйдем прямо на противника, — раздраженно шипит Старик.
— Разве не это наша цель? — довольно улыбается Малыш. — Если будем все время избегать друг друга, эта чертова война никогда не кончится!
— Делай, что говорю! — грубо кричит Старик.
— Я отдам этого солдата под трибунал! — злобно кричит лейтенант Шнелле, уже достав записную книжку и карандаш.
— Предоставьте это мне, — говорит Старик, быстро проходя мимо лейтенанта.
— Навстречу нам идет целая армия противника! — кричит Грегор, выбегая из леса в туче снега.
— Я так и думал, — удрученно вздыхает лейтенант Шнелле. — Вот, пожалуйста! Вот что случается, когда фельдфебелю дают слишком много власти!
Старик бросает на него суровый взгляд.
— Можете пожаловаться на меня, когда вернемся, герр лейтенант, но до тех пор должен попросить вас воздерживаться от критики моих приказов. Говоря напрямик, здесь командую я!
Лейтенант Шнелле переглядывается с финским капитаном, тот лишь пожимает плечами и мечтает о том, чтобы вернуться в Хельсинки и никогда больше не участвовать в операциях в тылу противника.
Малыш лежит на снегу, прижавшись ухом к земле, и напряженно слушает.
— Много их? — грубо спрашивает Старик, ложась рядом с ним.