Но… Русский всегда прощал, и был готов идти на помощь снова. Этим пользовались многочисленные враги, заманивая русский народ во все новые и новые ловушки, вроде Афганистана. И русские шли. Движимые не политическим расчетом, поисками корысти или чьими-то угрозами, но своей бескрайней, несравненной Любовью.

Гнилые, покосившиеся избы центральной России, которые так не похожи на 2-3-этажные каменные особняки кавказской окраины. Разбитые грузовики-инвалиды русских дорог и брошенные из-за незначительных поломок на обочинах африканских дорог новенькие машины. «Зачем чинить, если Иван еще пришлет?» Кто не знает, что в Советском Союзе уровень жизни в Грузии и в Прибалтике был гораздо выше, чем в России без всяких на то экономических оснований? И вместо обиды большинство русских принимали такое положение вещей, как само собой разумеющееся, были в ходу непонятно на чем основанные байки о якобы невероятном трудолюбии, уме и усердии прибалтийских народов. Воистину, русский человек не ведал гордыни! Чем были сначала Российская, а потом — Советская Империи, как не исполинскими начертанными на челе Земли знаками великой русской любви?

Мы видим, как одна любовь в сердце русского человека порождала другую. Русские всегда прощали своих врагов, и почти никогда не начинали войну первыми. А если и начинали — то отнюдь не для защиты своих интересов, а для еще одной защиты кого-то, кто, по мнению русских, в данное время испытывал страдания. Завершением же многих войн была помощь бывшему противнику в восстановлении разрушенной страны. Удивительное дело, за свою историю наш народ очень мало раз платил кому-либо законно наложенную контрибуцию. Но зато столько раз платил «контрибуцию наоборот», в пользу не победителя, но побежденного, накладываемую на себя по доброй воле! Про Вторую Мировую Войну злые языки даже сказали, что русские в ней — «потерпели победу», а немцы — «одержали поражение».

Казалось бы, народ, представлявший собой просто сгусток любви, не может выжить на Земле, особенно в ту пору, когда холодный логический расчет превратился в новую религию. И то, что народ дожил до сегодняшнего дня — разве не великое Чудо? А умирание народа началась как раз тогда, когда любовь в его сердце стала вытесняться тем самым холодным расчетом, без которого, как выяснилось на самом деле, мы только и можем прожить. А с ним — никогда.

Была у русских людей и еще одна, особенная Любовь — любовь к пространству, которая могла родиться лишь на тех просторах, по которым распростерлась наша земля. Объединяясь уже не в просто общины, но в настоящие братства, казаки и поморы шли в глубину таинственных земель, одни — по ледяным океанским волнам, вторые — сквозь степные глади и дремучие таежные чащобы. В русском необъятье они искали отнюдь не богатства и не лучшие земли. Они искали самого Господа, и Любовь к Пространству была не чем иным, чем проявлением любви к Богу, высшей Любви.

Своей вершины эта Любовь достигла в ХХ веке с рождением Космического проекта и богоискательством уже не в горизонтальном пространстве, а в вертикальном.

Но вернемся в прошлое. Придя на новую землю, русские люди прежде всего брались за топоры и строили церковь. Сперва — небольшую, потом — побольше, каменную. А когда народу становилось много — сооружали огромный храм, часто — как будто даже неоправданно большой по отношению к его приходу. Храм был знаком того, что занятая земля сделалась отныне и навсегда — Русью. Он был как будто знаком русской Любви, застывшим в камне.

Безусловно, Церковь имела живую связь с Русской любовью. Более того, она была ее вершиной. Ибо наибольшее единение и так живущих общиной русских людей совершалось именно в храме, во славу Божию.

Но вот когда Русская любовь теряется… Такое уже было в Новгороде в те времена, когда он сделался купеческой республикой, более обращенной к Западу, чем к Руси. Мысли о индивидуальном успехе, который важнее общего дела, приплывали на этот клочок русской земли на кораблях под голландским флагом. Так возникла знаменитая ересь, вошедшая в историю, как «ересь жидовствующих» под предводительством Схарии. По своей сути она была ветвью все того же западного протестантства, отрицающего Любовь и утверждающего единство ценности и цены.

Ересь возникла в городе, где имеется уникальный даже для русских городов квартал, в котором нет иных зданий, кроме храмов. Казалось бы, такой город должен быть святым.

Сейчас многие восхищаются Новгородской республикой былых времен. Но очевидно, что основным источником богатств той республики было посредничество в торговле с Русью. И богатство Новгорода шло не от трудов народа и не от даров земли, но от личной удачливости отдельных дельцов. И храмы, расположенные на берегу Волхова имели весьма прагматическое назначение — в их основаниях размещались склады. А храм над складом — и чтоб Господь в торговых делах помог, и чтоб вор не ограбил, убоявшись гнева Божьего. Ведь в те времена никто даже из отъявленных злодеев не решился бы обокрасть храм, а тут — поди различи, где кончаются закрома купчины и начинается храм Божий?

И от Православия в Новгороде осталась лишь внешняя оболочка, наполненная иным содержимым. Но в те годы окрепшая Русь не могла мириться с существованием на ее севере буферного государства, занимающегося посредничеством. Потому Новгородская республика была обречена, и вскоре войско Ивана Великого взяло Новгород. После чего новгородцы были выселены из своего города. На новых землях напрочь забыли о былой ереси, снова сделались частью русского Общего Дела и через него — вернулись в Православие.

Во время Второй Мировой войны Православная церковь была почти уничтожена. Но возникновение Общего дела, пришедшего на русскую землю против воли русского народа, в виде войны, призвало ее к возрождению. Ибо война — не только взрыв ненависти, но и взрыв любви к своей земле и своим соплеменникам, без нее — никак. А Православие — это, как я уже говорил, вершина Русской любви.

Ныне Русская любовь потеряна. Вместе с ней исчезло Общее Дело, исчезает постепенно и сам народ. Православное мировоззрение, идея вселенской Любви в массовом сознании обращена в идею для «лохов» и «быдла». Элита же имеет свою, «элитную» идеологию, в основу которой заложен уже знакомое нам западное протестантство. У Русского народа нет ныне Общего Дела. А те, кто именует себя его властью, заняты исключительно извлечением прибыли из русских земель (точнее — из их недр). При таком положении дел длительное существование стабильного общества весьма затруднено.

Для того, чтобы создать видимость связи верхов и низов, власть всеми силами стремится обозначить свою связь с Православной Церковью. А связь с Церковью народа поддерживается в первую очередь благодаря еще хранящейся памяти о былых временах. Крепка она, память, но не вечна, она уходит вместе со сменой поколений. Не может прочно стоять вершина, когда подточено основание, когда мир, в котором живет народ, уже почти официально именуется «постхристианским»!

Режим же в своих отношениях с Церковью практически не скрывает своей системы ценностей и смотрит на Православие исключительно сквозь нее. Веру своего народа он принимает исключительно, как суммарный показатель от количества заложенных храмов, часов эфирного времени на каналах ТВ, выделенных для священников и т. п. Одним словом, набор количественных данных, которыми можно управлять при помощи определенных количеств денег. Очевидно, такая политика рассчитана на скорое исчезновение Русского народа и возвращение его «элиты» в пространство родного ей протестантизма…